Читать интересную книгу Полет на месте - Яан Кросс

Дядя Йонас внимательно выслушал Улло. Очевидно, разговор велся в точно найденной тональности, сервирован не слишком равнодушно и не сверх меры настырно. Ибо дядя Йонас сказал: «Если ты уверен, что тебя не надувают, и если ты договоришься о пятнадцати тысячах марок, можешь для меня купить. Деньги получишь уже завтра. Потому что с такими предложениями не мямлят».

И тут неожиданно у по–наполеоновски решительного Улло наступил кризис решимости, сам по себе такой же улловский, как и его наполеоновская решительность. Он мне рассказывал, что не смог на следующий день пойти к Наде, дабы выложить на стол пятнадцать тысяч дяди Йонаса (плюс пять тысяч из собственных сбережений). Пробормотал: «Понимаешь… Я ведь знал, что облапошиваю ее на тридцать тысяч…»

Но кстати, я должен здесь сделать небольшое отступление в прошлое и кое–что рассказать о последнем задании, которое Национальный комитет дал Улло, сравнительно цивильном и потому безопасном, к тому же лишь наполовину выполненном, и о котором я знаю по чистой случайности лучше, чем обо всех остальных, осуществляемых им по той линии. Потому что он в связи с этим заданием обращался ко мне за помощью, наивно полагая, будто я со своим международным правом, которое в то время пытался изучать, осведомлен об этом больше или просто ориентируюсь в этом лучше, чем он.

Кажется, летом 1937‑го среди важных политических гостей, которые время от времени посещали Эстонию, побывал здесь и генеральный секретарь Лиги наций француз Жозеф Авеноль. Тогдашняя пятсовская пресса вела себя как обычно в т. н. эпоху молчания: о визите сообщали очень броско — ведь он был явным свидетельством того, что Эстонию принимают всерьез на дипломатическом уровне, — но о существенной стороне дела газетная братия молчала напрочь. Немногие посвященные знали, конечно, обо всем, но среди широкой общественности ходили толки, якобы правительство добивалось через monsieur Авеноля поддержки Лиги наций при получении крупного займа в двух известных швейцарских банках. Позднее, уже спустя несколько лет, говорили, будто мы получили эту поддержку, а еще позднее, что с банками уже ведутся переговоры, и наконец, что в отношении кредитов достигли договоренностей. Но кредит не успели получить, потому что к тому времени страна была оккупирована Советским Союзом.

Теперь, на рубеже 43–44‑го, не то в Эстонском национальном комитете, не то в кругу иностранных послов был поднят вопрос: не должны ли мы, учитывая, сколь смехотворны средства, которыми мы располагаем, изучить, как обстоит дело на данный момент с той давнишней заявкой на заем или даже самим займом? И нельзя ли из этого займа получить ликвидные суммы — для развития внешней борьбы и внутреннего сопротивления?

Возможности, чтобы выяснить этот вопрос, следовало искать главным образом за границей. Самые существенные, разумеется, в Швейцарии. Там же, а именно в Женеве, находился тогда пребывающий в полном здравии предпоследний министр иностранных дел Эстонской Республики Селтер, который представлял собой в данном случае ключевую фигуру с эстонской стороны. Полагаю, что ко всем этим источникам и фигурам и обращались. Но зачем понадобилось выяснять, помимо этого, содержание соответствующих бумаг, находящихся в Эстонии, так и осталось для меня в известной мере непонятным. Однако я помню, что сходил к тогдашнему директору Таллиннского Хансабанка Раяйыги и с помощью Раяйыги связал Улло со старым господином Кивисилдом. Этот на первый взгляд несколько рассеянный господин на самом деле был человеком весьма острого ума и, по всей вероятности, во времена тех кредитных переговоров одним из директоров Эстонского банка, во всяком случае, знал дело и с соответствующей документацией был знаком.

Что–то на эту тему Улло уже начал писать. Может быть, в тот же день, придя из штаба, сел за стол, вместо того чтобы пойти к Наде, обвести ее вокруг пальца. Возможно, в тот самый январский день, в тот самый вечер, ту самую ночь, когда его — и, видимо, прежде него его Марет как человека с более чутким ухом — разбудил во тьме и выдернул из постели грохот за дверями.

Люди из СД предъявили Улло ордер на арест и куда–то увели. Обыск, произведенный в квартире, был довольно поверхностный. Настолько поверхностный, что они даже не нашли начатый Улло отчет о правительственном займе, который по тем временам немедленно насторожил бы немецкую полицию безопасности. Но он после обыска остался там, где лежал, — под зеленой бумагой, на столе. Марет немедленно его оттуда изъяла после ухода полиции.

Оба, как Улло, так и Марет, считали причиной ареста Улло какой–то прокол в его контактах с Национальным комитетом Эстонской Республики. И были соответственно серьезно озабочены, Улло даже серьезнее, чем Марет. Потому что только он знал о своих самых рискованных проделках. Даже о таких, которые можно назвать легкомысленными, если не сказать хулиганскими. К примеру, вместо того чтобы включить таблицу цифр, относящуюся к Омакайтсе, с помощью какого–нибудь кода в иные тексты, он дал стервозной машинистке злокозненное распоряжение напечатать все как есть и вместо необходимых трех экземпляров сделать четыре. Первый экземпляр оставался здесь, второй отправлялся в генеральный комиссариат, третий — в СД, а четвертый — господину Варма в Хельсинки или господину Ларетею в Стокгольм. Так что, когда случился прокол и автомобиль, который перевозил почту из Таллинна в Вайнупса, или катер, переправлявший ее через залив в Хельсинки, был почему–то остановлен и обыскан немцами, результат был — о-о, не то что неожиданным, а, наоборот, весьма даже предсказуемым…

Для Марет из–за того, что она не все знала, дело казалось не столь скверным. Но время для нее тянулось гораздо дольше. Потому что она узнала о действительном положении дел лишь через неделю или даже две, а пока днями и ночами при мысли об Улло ощущала, как свинцовая ладонь тревоги сжимает сердце. И при этом добивалась приема в СД или в прокуратуре или бог знает где еще, старалась смотреть всем этим бесчувственным индюкам, этим Штурмам и Платцерам, или как их там, в глаза так невинно и светло, как только могла, наивно сдвинув вместе носки черных резиновых ботиков, не по–дурацки, а соблазнительно наивно, со слезками талого снега, падавшего в морозном городе, на ее ангельских локонах…

Для Улло все стало ясно в первое же утро после допроса: снова всплыла его служба в приемной Барбаруса, им опять решили заняться. А на второй или на третий день намекнули почему. Примерно за минуту до появления следователя с Улло перекинулся словом какой–то невысокий темноволосый паренек в штатском. У Улло возникло чувство (и совершенно точное, между прочим), что тот проник в СД, в четвертый В-отдел, по указанию Третьей возможности. С глазу на глаз в ожидании вчерашнего следователя, угрюмого молокососа в звании лейтенанта, этот парень спросил:

«Вы… знакомы… с господином Вейденбергом?»

Улло уточнил: «Вы имеете в виду торговца марками?»

«Да, именно».

«Едва знаком».

«Ммм… — промычал парень и добавил: — Своего д р у ж к а нужно бы знать…» При этом так явно выделил слово «дружка», что Улло сразу все стало ясно: за его арестом стоял донос Вейденберга. А жаловаться Вейденберг побежал, чтобы избавиться от конкурента, возможно, конкурента и в обладании госпожой Надей Фишер, бог его знает, и уж наверняка конкурента в обладании Надиной коллекцией марок.

27

Результатом того, второго по счету ареста было, во–первых, то, что Улло пережил пресловутую мартовскую бомбежку в оставшейся невредимой тюрьме на Батарейной, или в Таллиннской центральной тюрьме, или Arbeits- und Erziehunglager Revalis34. И тут нечему удивляться, ежели бомбежки избежал и находящийся менее чем в полукилометре от тюрьмы порт, единственный объект во всем городе, который стоило бомбить советским самолетам. В то время как в жилых кварталах были разрушены свыше тысячи домов и убиты 700 человек.

Во–вторых, повторный арест или пребывание в заключении в критический момент означали для Улло то, что его обошла стороной большая апрельская акция арестов, когда, как говорили в то время, в подарок к дню рождения Фюрера арестовали по всей стране значительную часть активистов Третьей возможности, и, как сообщают нынешние источники, примерно 400 человек.

Позднее рассказывали, шепотом, конечно, что поводом для повальных арестов силами СД послужили обстоятельства, причины которых тогда трудно было определить, была ли виной тому явная растерянность или явная неудача. Человек, в чье задание входило упаковать в клеенчатый мешок очередную почту, переправляемую через залив, вошел с соответствующим чемоданом в соответствующий дом на Пярнуском шоссе в Таллинне. Там, в определенной квартире, должны были произвести окончательный отбор отправлений.