— Цветка, куда ты поедешь? Ты хочешь куда-то уехать?
— Не уехать, а поплыть. Я поплыву на пароходе.
— Куда ты поплывешь? — Я могла бы встать на колени, только бы она ответила.
— Мой посуду!
— Я мою.
— И пол вымой. А то мама придет с работы и за голову схватится.
— Я вымою пол, только скажи, куда ты поплывешь?
Цветка не отвечала.
Не ответила и до сих пор.
Но я догадываюсь, что это мог быть за корабль и что это могло быть за море.
7
Я получала право не убирать в квартире, если выдержу ее побои.
Цветка была сильнее меня, соревноваться с ней не имело смысла, не стоило и пытаться. Но я намного быстрее бегала. Я могла бы от нее убежать, если б квартира была чуть больше. Она догоняла меня и вытаскивала из-под журнального столика в гостиной.
Била недолго, после чего закрывалась в детской, забрав с собой ключи от входной двери, чтоб я не вышла на улицу. К подружкам, которые играли в мяч перед подъездом.
Я, как запертый раненый медведь, бродила из одной комнаты в другую, останавливаясь перед дверью в детскую:
— Отдай ключи!
Цветка сидела в своей цитадели и победно молчала.
— Отдай ключи, а то я убегу из дома!
— Беги когда угодно, — открикивалась Цветка. — Мы все только обрадуемся. Чтоб ты знала, мама не хотела тебя рожать. Ты была незапланированным ребенком. Мама хотела сделать аборт!
Я заливалась слезами и шла собирать свои вещи в портфель. Я тогда вообще часто плакала, но мое детство нельзя из-за этого назвать несчастным. Наоборот, иногда я думаю, что так я училась говорить.
Вещей у меня совсем немного. Портфель нетяжелый. Надела куртку, купленную мне мамой в Венгрии, обула туфли.
— Дай ключи. Я ухожу из дома.
Цветка радостно бежала открывать дверь:
— Иди-иди. Наконец-то.
Идти мне было некуда. Предстояло тянуть время, чтоб пришел кто-нибудь из родителей и вернул меня домой.
Цветка открывала настежь входную дверь и снова закрывалась в своей крепости.
Я, одетая, с портфелем за плечами, садилась под дверью и ждала маму. Когда она приходила с работы, я говорила ей, что ухожу из дома, и она упрашивала меня остаться. Я упиралась. Допытывалась, что такое аборт. Мама смущенно отводила глаза, неловко пожимала плечами.
Тогда я рассказывала маме, где Цветка прячет от нее дневник.
Цветка очень плохо училась в школе.
8
Она была для меня первой настоящей женщиной.
— Ты похожа на мужчину, — говорила мне Цветка, — когда ты вырастешь, то будешь мужчиной.
Я не обижалась. Мне было приятно быть для нее мужчиной. Если бы в этом мире можно было что-нибудь изменять, я бы изменила время и пространство, только бы быть для нее пусть хоть в каком качестве, но ближе.
Я потеряла Цветку, когда она вышла замуж.
Она потеряет меня, когда я допишу этот рассказ.
9
Я не заметила, как с ней стали происходить радикальные женские метаморфозы.
Однажды я нашла в ее бельевом шкафу, куда регулярно почему-то заглядывала, клочок материи, залитый кровью. Я взяла его и понесла маме на кухню. Я была уверена, что мама, увидев это, схватится за голову, закричит, потому что он свидетельствовал если не о каком-то страшном Цветкином грехе, то о страшной, неизлечимой болезни.
Мама велела отнести клочок материи назад и больше не рыться в Цветкином белье.
— Вырастешь — поймешь, — таинственно сказала мама, но я, сколько ни расту, все равно ничего не понимаю больше, чем тогда.
К Цветке приходили парни, она с ними целовалась. Я ненавидела каждого из них, даже высоченного чернявого теннисиста, который волочил за собой свою ракетку стоимостью в 500 у. е.
Я находила спрятанные сигареты и выбрасывала их в окно.
Я одевала ее, когда она месяц ходила со сломанной рукой.
Я носилась с ее фотокарточкой на паспорт как с иконой.
Однажды она разгуливала по квартире в одном белье, и мне было стыдно взглянуть на ее идеальное истерическое тело.
— А я умею целоваться, как мужчина, — неожиданно, сама не знаю почему, сказала я.
— И как же это? — хихикнула Цветка.
— Хочешь, покажу?
— Покажи.
— Но для этого ты должна лечь на диван.
Цветка послушно легла на диван, такая худенькая и моя. Я легла на нее сверху, имитируя страсть, стараясь делать так, как видела в телевизоре, прижалась губами к ее рту, гладила руками груди. Цветка не сопротивлялась. Ей это нравилось. Но я не знала, что делать дальше, и убежала на улицу играть в волейбол.
10
В детской на подоконнике долго жил кактус, к которому у Цветки был особый интерес. Он был похож на колючий нарезной батон. Цветка хотела отрезать ему голову и заглянуть внутрь.
— Там ничего нет! — кричала я. — Пустота и немного воды!!!
— Откуда ты знаешь? Может, там что-то другое.
— Там пустота, не нужно туда заглядывать!
Я жалела кактус. После экзекуции он непременно засохнет. Мне он нравился своей враждебностью и тем, что никогда не цвел.
— Может, он как раз и зацветет, если отрезать верхушку, — убеждала меня Цветка.
— Я не хочу, чтобы он цвел. Тебе мало фуксии?
— А мне интересно, я хочу, чтобы он зацвел!
— Как он зацветет, если ты ему отрежешь голову?! Ты сама бы зацвела без головы?
Цветка не знала, зацвела бы она без головы или нет, но этот довод ее не переубедил.
Вернувшись из школы, я застала кактус уже обезглавленым. Он стоял в своем горшочке на кухонном столе, стухший и залитый какой-то жидкостью. Возможно, из нее как раз и делают мексиканскую текилу.
Цветка сидела возле кактуса и плакала. Я впервые видела ее плачущей.
— Ну я же говорила! — отчаянно начала я ее успокаивать. — Не нужно было заглядывать! Там ничего нет, кроме пустоты!
11
Цветка готовилась к вступительному экзамену по географии и повесила на ковер в детской физическую карту мира. Я впервые видела такой мир. Раскрашенный в разные цвета, прямо как на ладони, совсем нереальный, игрушечный.
— А ну, найди мне здесь Новую Зеландию! — сказала Цветка.
Я начала искать и искала несколько часов. Я абсолютно не знала, где эта Зеландия, никакого представления не имела. Названия городов, стран и островов крутились в моей голове, глаза покраснели и мало что из орбит не вылезали, а Цветка сидела на диване и смаковала мое поражение.
— Ты хоть чуточку подскажи! — молила я.
— Неужели мир так велик, что мне надо подсказывать? — Цветка любила философствовать там, где любой философ просто бы заплакал. — Когда найдешь Новую Зеландию, разбудишь меня. Хорошо?
— Я сдаюсь. Где она?
— Х-ха! Ты хочешь, чтоб все было так просто?
Когда же я наконец нашла Новую Зеландию, то возненавидела весь мир, каждый его остров и полуостров, каждую его мельчайшую речушку.
Цветка не выдержала экзамен по географии, но в университет все равно поступила.
Через неделю я знала карту мира напамять, да только что с того?..
12
Мне часто снилось, будто мы с Цветкой живем на последнем этаже старого польского дома в центре какого-то галицкого городка.
Я — калека. Совсем беспомощная. То ли ног нет, то ли меня разбил паралич — что-то в этом роде. Цветка внизу, возле дома, просит милостыню. Я выглядываю из окна и вижу, как она, в нищенских лохмотьях, протягивает руку к прохожим, чтоб те сжалились, бросили монетку и она купила бы мне, несчастной калеке, что-нибудь на завтрак. От жалости к ней я выбрасываюсь из окна и просыпаюсь.
Иногда снилось иначе: я в роскошном авто еду мимо этого же старого польского дома, возле которого просит милостыню Цветка. На мне дорогой блестящий наряд, великолепная прическа, губы накрашены. Я вижу Цветку, притормаживаю и из окна машины протягиваю ей огромную сумму денег в нескольких купюрах. Цветка меня узнает.