Читать интересную книгу Портмоне из элефанта : сборник - Григорий Ряжский

Мальчишка посмотрел ему вслед умными не по возрасту глазами, и я понял, что он вычеркнул моего друга из своих планов. Вслед за этим он крепко перехватил меня за полу рубашки, и я почему-то с веселой обреченностью понял, что попался. И он догадался, что я понял.

— Сеньор, — совершенно спокойно произнес он, — Федья очень хотеть!

— Ты идешь? — Севку уже начала раздражать дурацкая остановка посреди Авеню-де-Атлантик. — Дай ему поджопник, и валим отсюда. От греха подальше.

Внезапно я разозлился на Штерингаса:

— Ну и вали сам, если хочешь! Что я, в конце концов, как привязанный должен тебя сопровождать? Так и будем парами перемещаться? Пошли бы вы со своим перпомом!

Севка с сочувствием посмотрел на меня и, ничего не ответив, двинулся дальше по авеню. Мальчишка равнодушно проводил его взглядом и целеустремленно, не выпуская моей рубахи, потащил меня за собой, в сторону красивого здания. Он толкнул дверь ногой и под звякнувший входной колокольчик втащил меня в прохладную внутренность магазина.

— Сеньор Федья! — громко крикнул он. — Сеньор русска!

Свет вокруг был приглушен, посетителей в такую полуденную жару ждать не приходилось. Я осмотрелся: это действительно был магазин, причем шикарный, и, скорее всего, он был объединен с домом. Под стеклянными витринами в идеальном сверкающем порядке были выложены драгоценности, и я сразу понял, что все здесь настоящее, — все это ювелирное великолепие. С противоположной стены на меня смотрело лицо с фотографического портрета в дорогой рамке. Лицо улыбалось и было страшно знакомым. «Феде от Яши с футбольным приветом!» — размашистым почерком было написано по-русски внизу и поперек портрета. Надпись слегка задевала подбородок и улетала заключительным витком к левому уху.

— Правильно! — раздался веселый пожилой голос со стороны внутренней двери, ведущей в глубину помещения. — Он самый и есть, Яшин Лев Иванович! — На пороге стоял грузный старикан в золотых очках с пышными усами пшеничного цвета. Кончики их были слегка подвиты и приподняты вверх на старорусский манер. — Великий Лев Яшин! — старик хорошо улыбнулся и пошел ко мне навстречу. — А привел его сюда великий Пеле! — Он подошел совсем близко и протянул вперед руку. — А Федя — это я! — Он крепко сжал мою ладонь и добавил: — Березовой Федор Никодимович, русский бразилец!

Говорил он на правильном русском, но с легким оттенком, уводящим слова в неизвестном направлении. Я слушал и не мог усечь в каком: то ли в испано-португальском, где знания мои исчерпывались двумя с половиной словами, то ли куда-то еще, в направлении неведомого мне языка. Федор Никодимович залез в карман, выудил оттуда пару банкнот и сунул их мальчишке:

— Держи, Зоранчик!

Мальчишка выхватил деньги из рук старика и понесся к выходу:

— Грация, сеньор Федья!

— Он у меня разведчиком подрабатывает, — улыбнулся Федя, проводив мальчика взглядом, — сын моего продавца-югослава. Я его по-русски натаскиваю, чтобы было с кем разговаривать на родном языке. И деньжат даю. А он мне за это бывших соотечественников выискивает и приводит в магазин.

— Вы имеете в виду покупателей? — переспросил я старика. — Для удобства вашей торговли?

— Нет, уважаемый, — засмеялся хозяин, — как раз с точки зрения коммерции я всегда остаюсь внакладе — люблю подарки преподносить нашим людям. — Федя еще раз внимательным взглядом окинул меня с головы до пят. — Особенно тем, кто случайно в наших краях оказался, — он неопределенно повел подбородком, — кто оттуда, из Советской России. Как вы…

— А зачем вам? — поинтересовался я. — Тем более если внакладе.

Старик не ответил, а переспросил:

— Как вас величать прикажете, юноша?

— Митей, — ответил я. — С «Лаптева» я, вчера пришвартовались, не слыхали? «Профессор Лаптев», научно-исследовательский. Климат, гидрография… По линии ЮНЕСКО.

— Ми-и-итя… — с удовольствием протянул старик и снял очки, — как это звучит… — задумчиво добавил он, — очень по-русски. Очень… — Он помолчал…

— А откуда это у вас? — спросил я его, чтобы прервать затянувшуюся паузу, и указал на фото вратаря. — Он вам друг?

— Да! — твердо ответил Федор Никодимович. — Он мне друг. Он каждый раз, когда приезжает в Рио, обязательно навещает меня, и мы с ним выпиваем тростниковую водку и поем русские песни. Он другого не признает.

— Другую водку не признает или песни другие? — переспросил я скорее из вежливости и посмотрел на часы.

— И то и другое, — неопределенно ответил старик. — Он настоящий, понимаете, Митя? Оттуда все почти настоящие, кто здесь оказывается. Русский человек здесь по случайности быть не может, даже накоротке. Только по судьбе. По прошлой или по будущей. Я вот, к примеру, — по прошлой… — он с надеждой посмотрел мне в глаза, — еще с Харбина. И не с него даже, а с Дальневосточной республики. Хотите, расскажу?

«Началось… — с тоской подумал я, — теперь заговорит дедушка, не вырвешься от него», — а вслух ответил:

— Может, не сегодня, а то я только прибыл, толком еще не разместился даже?

Федя неожиданно обрадовался:

— Митенька, вот и хорошо. Завтра я заеду за тобой и поболтаем. Где вы размещаетесь-то?

«А может, он из фашистов бывших? — вдруг пришла мне в голову простейшая и понятнейшая мысль. — Из предателей?» — Я улыбнулся деланой улыбкой, думая одновременно, что Штерингас вряд ли успел засечь факт посещения магазина, и отреагировал:

— Спасибо, Федор Никодимович, я лучше сам забегу, когда время будет. Ладно?

Вероятно, моя нерешительность каким-то образом передалась старику. Он не стал настаивать и согласился:

— Хорошо, Митенька. Спасибо тебе на добром слове. Я буду ждать…

В этот момент я понял, что обязательно вернусь сюда еще. И что никакой он не фашист, а просто это я — обыкновенный запуганный мудак…

Я шагал по Авеню-де-Атлантик и думал, что еще два квартала, и я звякну колокольчиком в Федином магазине. Тогда он выйдет из прохладных ювелирных глубин, прищурится в моем направлении, да так и замрет на месте, не веря глазам своим в золотой оправе. А я тем временем вытащу из пакета настоящую «Столичную», лихо сверну набок резьбовую пробку и удивленно спрошу его:

— Федор Никодимыч, вы что, из горла собираетесь? Почему опять в лавке нет стаканов?

И тогда он снимет очки, утрет рукой выступившую на глазах влагу и пойдет прямиком ко мне через разделяющий нас туманный промежуток, шепча по пути:

— Митька приехал мой… Митенька… Золотенький…

На этот раз я ошибся. Когда звякнул колокольчик и я очутился в ювелирном полумраке, Федя уже восседал на кресле рядом с прилавком и насмешливо пронзал меня хитрым взглядом. От неожиданности я оторопел — было совершенно ясно, что мое появление не явилось для него неожиданностью и гостя уже ждали. Никодимыч усмехнулся в усы и гортанно заорал:

— Зо-о-ора-а-ан!

Тут же из подсобки выскочил малолетка-разведчик с подносом в руках, и, пока мы целовались со стариком, он шустро оборудовал здесь же, на старинном столике, аперитив-бар с фруктами и выпивкой.

— Здраствай, русска! — уважительно кивнул он мне и так же шустро исчез в подсобке.

— Не очень у него с русским, я смотрю, — заметил я, когда мы с ходу приняли по первой тростниковой. — Не поддается ученью?

— Он бы поддался, да темперамент перетягивает. Он тут всех на себя перетягивает. Как бы засасывает внутрь себя. По себе еще не почувствовал? — Он разлил еще по одной. — Поздно пацаненок ко мне в руки попал, я так думаю, Зоранчик-то. Боюсь, уже образилился. Уже назад ходу не будет. Я-то, когда в тридцать шестом сюда попал с родителями, то уже, почитай, с головой был и к труду привычный. Потом сразу при магазине состоял, с отцом, при торговле. А потом лет еще десять товар возил из Азии, пока не умер папа. Так вот и повезло мне не образилиться. — Он поднял стопку тростниковой. — Давай, Митенька, жену мою помянем, Клавдию Мироновну… Клавдю… — внезапно произнес он. — Сегодня день памяти ее. Двадцать лет, как вдовствую уже. — Он выпил, не чокаясь. — А тут как знал, что кто-нибудь из наших объявится. Сижу вот, жду… А тут ты, родимый!

Я тоже выпил и сказал:

— За жену вашу, Федор Никодимыч. За светлую ее память…

После второй старика начало разбирать, и он опять повеселел. Тогда я снова налил нам, а потом решился и спросил:

— Федь, а чего вы не женились больше? Так долго…

— Честно? — спросил старик и опрокинул в рот третью тростниковую.

— Ну… — уже не вполне трезво ответил я.

— Тут такое дело началось… — начал старик и почесал затылок, — такое, понимаешь ли, дело… Сам порой удивляюсь — как при магазине остался и при деле вообще…

Я слушал, а старик набирал повествовательные обороты, все больше и больше погружаясь в приятные воспоминания.