Читать интересную книгу Шпион на миллиард долларов. История самой дерзкой операции американских спецслужб в Советском Союзе - Дэвид Хоффман

В 1937 году Иван Кузьмин, редактор газеты, и его жена Софья Ефимовна Бамдас жили в доме 14 по Старопименовскому переулку, в самом центре Москвы. Их квартира была в получасе ходьбы от Кремля. Софья была членом партии и работала начальником сектора сводного планирования в Наркомате лесной промышленности СССР. Она родилась в 1903 году в состоятельной еврейской семье в Кременчуге — городе на Днепре, когда-то находившемся в черте оседлости{236}. Город поставлял на экспорт древесину и зерно. Отец Софьи Ефим перебрался в Европу и стал преуспевающим бизнесменом в Дании. Две его дочери, Софья и Эсфирь, жили в Москве.

В 1937 году Софья поехала к отцу в гости, и это стало началом конца. Он был капиталистом и иностранцем — более чем достаточно, чтобы вызвать подозрения. 17 сентября сотрудники НКВД пришли в квартиру № 35 и арестовали 34-летнюю Софью. Ее обвинили в принадлежности к диверсионно-террористической троцкистской организации, созданной в Наркомате лесной промышленности{237}.

Когда ее забрали и дверь за ней закрылась, в квартире оставалась дочь Софьи, ее единственный ребенок. Ей было два года.

Шесть дней спустя сотрудники НКВД пришли за Иваном, который отказался оговорить Софью. Дома его не застали, нашли на квартире у друга. Его отвезли в печально известную Бутырскую тюрьму и обвинили в участии в антисоветской террористической организации{238}.

Софья и Иван больше никогда не увиделись. Ее поездка к отцу в Данию стала поводом для доноса. Кто его написал и что там говорилось — неизвестно. Но вероятно, того, что ее отец был “капиталистом” и жил за границей, было достаточно. Суд над Софьей состоялся 10 декабря 1937 года, ее обвинили в диверсионной деятельности и в тот же день расстреляли. Приговоры приводили в исполнение обычно по ночам.

В вакханалии террора ежедневно приговаривали и расстреливали огромное число людей, до нескольких сотен в день. По данным Конквеста, 12 декабря 1937 года, через два дня после казни Софьи, Сталин и председатель Совета народных комиссаров Вячеслав Молотов одобрили 3167 смертных приговоров — и отправились смотреть кино. Но не все расстрелы требовали одобрения на столь высоком уровне. Так, за один октябрьский день нарком Николай Ежов и член комиссии НКВД вынесли решения по 551 делу и приговорили всех к расстрелу{239}.

Ивана арестовали за “участие в антисоветской террористической организации” и осудили за “саботаж” и отказ донести на других. Он упрямо отказывался дать показания на кого-либо еще и признать свою вину. В марте 1939 года его приговорили к десяти годам лагерей, с зачетом почти двух лет, проведенных в тюрьме. Его, крестьянского сына, отправили в лагерь — на угольные шахты в Воркуту, в 1900 километрах от Москвы и в 150 километрах от Северного полярного круга. И без права переписки.

Их маленькую дочь забрали в детприемник. В те годы врагами народа объявили такое множество людей, что детские дома были переполнены{240}. Девочке повезло в одном отношении: ее родители держали няню, по имени Дуня. Из сострадания, а может быть, от ужаса Дуня ездила за маленькой девочкой из учреждения в учреждение в течение многих лет после ареста и казни ее матери{241}.

В 1947 году Ивана выпустили из лагеря, но в Москву он не стал возвращаться. Опасаясь нового ареста, он переезжал из города в город. Лишь после смерти Сталина в 1953 году он счел безопасным вернуться домой и смог воссоединиться с дочерью, которой было уже восемнадцать лет. Они прожили вместе меньше трех лет. 23 марта 1955 года Ивана Кузьмина реабилитировали за “недоказанностью обвинений”. Но прожил он после этого недолго — умер от заболевания головного мозга в Москве 10 декабря 1956 года{242}.

Дочь Софьи и Ивана, оставшаяся без родителей из-за сталинского террора, вышла замуж за Адольфа Толкачева через год после смерти отца. Наталья Ивановна Кузьмина не переставала терзаться из-за участи своих родителей. И хотя ей удавалось избегать опасных ситуаций, те, кто работал с ней, знали о ее чувствах. Она читала запрещенных Бориса Пастернака и Осипа Мандельштама. Когда в 1962 году в литературном журнале “Новый мир” была опубликована повесть Александра Солженицына “Один день Ивана Денисовича”, она первой в семье жадно проглотила ее. Позже, когда хранить неопубликованные сочинения Солженицына стало опасно, она не боялась давать знакомым читать самиздатовские экземпляры. В 1968 году, после вторжения СССР в Чехословакию, в советских учреждениях спешно составлялись обращения в поддержку этого решения. Она единственная в своем отделе проголосовала “против”. Она, по словам начальника, “была не способна к лицемерию”{243}.

Лишения и мытарства Натальи, ее враждебное отношение к советскому государству стали для Толкачева своими.

Адику было четырнадцать, когда ночью 21 июля 1941 года немецкие бомбардировщики совершили первый налет на Москву. Тогда столица могла вспыхнуть, как спичка, — большинство строений были деревянными. Немецкие самолеты сбросили 104 тонны взрывчатых веществ и 46 тысяч зажигательных бомб. Погибли 130 человек. Это была первая из бомбардировок, которые продолжались до следующего апреля. Советскую столицу защищали более 600 прожекторов и 800 зенитных орудий — но радары были примитивными{244}.

Бомбардировки показали, как отчаянно Советский Союз нуждается в улучшении своих РЛС, и новая технология радаров стала главным направлением карьеры молодого Толкачева.

Адольф Георгиевич Толкачев родился 6 января 1927 года в Казахской ССР (ныне Казахстан). Когда ему было два года, семья переехала в Москву. О его родителях и брате, который после школы работал электромехаником на железной дороге, мало что известно. Адик пошел в профтехучилище, где изучал электронику, и закончил его в 1948 году. Потом он поступил в Харьковский политехнический институт на радиотехнический факультет, где изучал в основном радары, и закончил учебу в 1954 году. В те годы студенты не могли выбирать, где им предстоит работать. В плановой экономике их распределяли на рабочие места{245}.

Толкачева распределили в военное исследовательское учреждение — Научно-исследовательский институт радиостроения, сокращенно НИИР. Потом оно получило еще одно название: научно-производственное объединение “Фазотрон”. Институт состоял из двух-трех десятков строений, скученных на четырех гектарах земли недалеко от Белорусского вокзала, в трех километрах от Кремля. Вдоль восточной стороны комплекса, выходящей в Электрический переулок, стоял длинный ряд старых кирпичных зданий с барочными завитушками на фасадах — обычный декор в русской архитектуре конца 1880-х. Именно в этих зданиях в 1917 году был размещен институт, в чьи задачи входило конструировать авиационные приборы, в том числе — простой и надежный прибор для измерения скорости ветра. Впоследствии предприятие, получившее название “Авиаприбор”, выпускало часы, тепловые измерительные приборы и граммофоны, а потом — радары{246}. В январе 1942 года, когда немецкие самолеты все еще сбрасывали бомбы на Москву, здания в Электрическом переулке получили новое название: завод № 339. Это была первая фабрика по выпуску радаров в Советском Союзе. В 1950-е годы завод занялся разработкой военных РЛС, которые постоянно усложнялись и из простых устройств слежения превратились в комплексные авиационные и оружейные системы наведения.

Это было единственное место работы Толкачева на протяжении всей его жизни. Радары для советских военных самолетов, выпускаемые “Фазотроном”, назывались “Орел”, “Смерч”, “Сапфир”. Как и во многих других технологических областях, здесь Советскому Союзу трудно было угнаться за Западом. В начале 1970-х бортовые советские РЛС не были способны различать низколетящие объекты, то есть могли не заметить прижимающийся к земле бомбардировщик или крылатую ракету. Эта уязвимость стала серьезным конструкторским вызовом для “Фазотрона”: от инженеров потребовали построить радары, способные “смотреть вниз” с высоты и распознавать низколетящие объекты на фоне земли. Соединенные Штаты планировали использовать низколетящие бомбардировщики глубокого проникновения для нападения на Советский Союз в случае войны{247}.

Вначале “Фазотрон” изготовил бортовую РЛС, названную РП-23, или “Сапфир-23”, которая обеспечивала ограниченное обнаружение целей в нижней полусфере для истребителей МиГ. Потом институту поручили разработать более сложную модель для установки на МиГ-31 — проектируемый сверхзвуковой перехватчик. Но задача оказалась слишком трудной для института Толкачева. По некоторым данным, институт много чего обещал, но не все из обещанного смог выполнить. Несмотря на громадный опыт, “Фазотрон” был не в состоянии решить проблему отслеживания и уничтожения низколетящего объекта на фоне земной поверхности, так же как и отслеживания одновременно нескольких целей. В 1971 году “Фазотрон” был вынужден передать разработку в конкурирующий НИИ приборостроения (НИИП). После нескольких лет работы НИИП и несколько других институтов решили бо́льшую часть проблем с новым радаром, получившим название “Заслон”. Он весил полтонны, был вдвое больше, чем крупнейшая бортовая РЛС в США, но все-таки работал — и на нем был установлен первый в истории советский бортовой компьютер. В 1976 году прошли первые испытания “Заслона” в воздухе, а к 1978 году он был способен отслеживать сразу десять целей. Первые самолеты МиГ-31 с радаром “Заслон” стали вводить в эксплуатацию в советских силах ПВО осенью 1981 года{248}.