– Поужинаем? – предложил Полиевкт, когда они вошли в гостиную. – Канапе сыт не будешь.
– Я сыта, – сказала Алиса. – Я пойду переоденусь и через пятнадцать минут спущусь.
Пятнадцати минут на сбор тех вещей, которые у нее здесь имелись, было за глаза достаточно.
Алиса спустилась со второго этажа уже с дорожной сумкой.
– Так я и знал, – сказал Полиевкт. – Не понимаю, зачем придавать такое решающее значение словам какой-то светской дуры!
– Она называет себя светской львицей.
Алиса улыбнулась, вспомнив Ульяну; это в самом деле было смешное воспоминание.
– Неважно, как она себя называет. Обычная шлюха с хорошим пиаром. В тусовке таких половина, если не больше.
– Возможно, – пожала плечами Алиса. – Мне не очень интересно в этом разбираться.
– А что тебе интересно? – прищурился Полиевкт.
– Благодаря тебе интересным был весь мой последний московский месяц.
– Тогда зачем этот чемодан?
– Затем, что я не гожусь на роль, которую ты отвел мне в своей жизни.
– И что же это, по-твоему, за роль?
Она никогда не видела, чтобы его лицо было таким напряженным. Холеная расслабленность черт, рыхлость линий – все это словно подтянулось, сделалось жестким и четким.
– Пол, ну зачем нам это обсуждать? – вздохнула Алиса. – Ведь мы не супруги, которые решили развестись и вынуждены выяснять отношения.
– Зачем обсуждать? – Его лицо запылало теперь холодным и сухим огнем. Алиса никогда не видела такого выражения на его лице. – Затем, что ты мне нужна!
– К сожалению, для меня это недостаточная причина, чтобы оставаться с тобой, – пожала плечами она. – И к тому же ты преувеличиваешь именно мою для тебя необходимость. Чтобы быть эффектным аксессуаром твоей жизни, подойдет любая красивая женщина.
– Любая! – Его лицо исказилось гневом. – Да что ты можешь в этом понимать? Ты, со своей американской рациональностью! Ты мне нужна, именно ты! Чтоб я просыпался утром и не выл от бессмысленности существования! Разве я виноват, что только с тобой ее не чувствую?
– Ты, конечно, в этом не виноват… – растерянно проговорила Алиса. – Но что же я…
– Все ты можешь сделать! Все! И ничего особенного я ведь от тебя не требую. Жить в моем доме, завтракать со мной и ужинать, ходить по дурацким презентациям. Давать мне, черт тебя побери, то, что в тебе есть! Я ведь даже не требую, чтобы ты мне попросту, по-бабски давала, это мне как раз уже без надобности. Может, в этом все и дело… Но то, что в тебе есть, – энергию твою, жизненную силу, не знаю, как это называется… Вот что мне необходимо, вот чего я ни в ком, кроме тебя, не нашел!
– Ты ошибаешься, – сказала Алиса. Ее растерянность прошла так же мгновенно, как появилась. Она смотрела на покрасневшее от волнения лицо Полиевкта и не испытывала к нему ничего, даже сочувствия. – Ты просто хочешь получать от жизни слишком много. Но ведь приходится выбирать: или жадность к жизни, или жизненная сила. Вместе это не бывает.
– Надо же, какая проницательность, – насмешливо заметил он. – Гены русской бабушки? – И тут же лицо его снова изменилось: на нем появилось то выражение алчности, которое Алиса заметила в первый день знакомства с ним, в танцевальной школе, и которого тогда не поняла. Теперь оно было ей совершенно понятно. – Да, я жаден до жизни! – воскликнул Полиевкт. – А какое право ты имеешь меня за это судить?
– Я не… – начала было Алиса.
Но он сразу же перебил ее:
– Ты, родившаяся в абсолютном благополучии, с детства знавшая, что оно тебе обеспечено и сегодня, и завтра, и послезавтра, причем без особенных твоих усилий! Чуть больше усилий – порция благополучия будет побольше, потому что к материальным благам добавится утешенное честолюбие, чуть меньше – сцена побоку, честолюбие побоку, и будешь жить на одно только дедушкино наследство, тоже неплохо!
– Ты неплохо знаком с источниками моих доходов, – усмехнулась Алиса.
– Ты сама мне о них рассказывала.
– Потому что ты спросил. Вы здесь любите задавать неприличные вопросы.
– «Вы здесь»! Ты тоже здешняя, да такая здешняя, что и сама не представляешь. Это меня, может, в тебе и завело. Вот этот твой американский разум, эта твоя способность не гнуться перед жизнью да в сочетании с русской страстностью, да еще со страстностью неразбуженной… Господи, если бы мне мою молодость!
Последние слова он произнес с таким надрывом, что Алисе стало его жаль. Но эта жалость была только внутри – это была не т а жалость, которая определяет поступки.
– Я пойду, – повторила она и снова повесила на плечо свою сумку. – Спасибо, Пол, мне было хорошо в этот месяц в твоем доме.
– Останься. – Его голос прозвучал исступленно. – Ты не пожалеешь, останься! Все, что имею, к твоим ногам брошу, а имею я многое, поверь!
– Я не корыстна, Пол. – Она постаралась, чтобы ее голос прозвучал как можно более мягко. – Возможно, ты прав, и я такая только потому, что выросла в материальном благополучии. Но я в самом деле не корыстна, меня нет смысла заманивать дарами.
Алиса вдруг вспомнила, как бабушка бросала с балкона узел со своими вещами. Вернее, конечно, не то, как она бросала его, а как рассказывала об этом.
«Как странно повторяется жизнь, – подумала она. – Вот, мне тоже обещают золотые горы, и я тоже ухожу, несмотря на это. Но бабушка тогда задыхалась от страстей, а я спокойна, как лед. Выходит, только внешние события могут повторяться в разных жизнях, а то, что внутри, не повторяется никогда? То есть, получается, то, что внутри, происходит лишь однажды – одно-единственное чувство возникает в мире всего один раз и уходит в никуда?!»
Эта мысль так поразила ее, что она забыла даже про Полиевкта, который смотрел на нее с ожиданием. Эта мысль была похожа на стихи – про огонь, который в одной-единственной жизни просиял над целым мирозданьем, и в ночь идет, и плачет, уходя… Это были стихи как раз из тех, которые Алиса любила в детстве. Теперь она не помнила даже их автора.
– Вот ты говоришь, я до жизни жаден, – тихо произнес Полиевкт. – А ты не была бы жадной, если раз попробовала бы, как она от тебя уходит?
– Что значит уходит? – Алиса вздрогнула от его слов, и мысль, так поразившая ее, исчезла, точно испуганная чужой, посторонней мыслью. – Ты был болен?
– Все мы были больны. – Кажется, он немного успокоился, во всяком случае, сел в кресло и взял со столика одну из своих многочисленных трубок – ту, из бриара, которая особенно нравилась Алисе. – Все, кто встретил эти наши реформы в зрелом возрасте. Если бы ты могла это понять, ты меня не осуждала бы! Вот был ты благополучен, все в жизни имел по заслугам – должность, положение в обществе, деньги – и вдруг в один непрекрасный день узнаешь, что ничего этого у тебя теперь нет. Должность твоя – филькина грамота, положение в обществе – владелец киоска на рынке куда респектабельнее, деньги – зарплата в твоем сраном университете такая, что говорить даже неприлично, на такие деньги кошку не прокормишь. Что я должен был делать?