С этой программой действий Вовка носился довольно долго, однако идея медленно «овладевала массами». Нам трудно был переключиться на конкретное дело, которое, как мы подсознательно чувствовали, приземлит Мечту или даже убьет ее.
И все-таки любопытство оказалось сильнее. Стоял теплый июньский вечер, солнце уже шло на посадку, и мы под защитой ракитовых кустов готовили свою экспедицию. После долгих и ожесточенных споров было решено, что операция проводится три раза, с таким расчетом, чтобы каждый участник мог заглянуть Туда. Вовка, как инициатор всей затеи, выторговал, конечно, себе авторское право первого захода.
…Бывают в жизни такие острые, хотя и кратковременные ощущения, которые не забываются никогда. Мне кажется, я и сейчас ощущаю, как впиваются мне в спину Денисовы сандалии, как больно сжимают шею его грязные, покрытые ссадинами колени. Я не помню, что когда-нибудь позже мне приходилось испытывать такую большую физическую нагрузку, хотя не раз соответственно возрасту поднимал куда более тяжелые вещи. Не знаю, сколько минут все это длилось (мне, конечно, показалось, что прошла целая вечность), но, когда я пошевелился, чтобы посмотреть наверх и узнать, что там так долго этот Вовка делает, произошло нечто непредвиденное. Вся наша неустойчивая конструкция вдруг пошатнулась, меня потащило куда-то назад, затем раздался оглушительный крик, и Вовкино тело упруго шмякнулось о плотную глинистую землю.
Он сидел, прислонившись к забору, обхватив руками коленку, из которой текла узенькая струйка крови, а из его глаз капали крупные девчоночьи слезы. Мы помогли ему подняться на ноги и проводили домой, поддерживая за руки с двух сторон.
Вовка хромал целую неделю, хотя в ее конце, мне кажется, он больше притворялся. На наши настойчивые расспросы: «Что Там»? – он отвечал односложно: «Ничего Там нет». И вообще вспоминать эту историю не хотел. Он, кажется, даже стал избегать нас с Денисом и реже выходил во двор гулять.
Однажды мы поймали Вовку возле моего дома и прижали к стене.
– Говори честно, – потребовал я, – ты до верха ведь не достал?
– Чего вы пристали? – Вовка отстранился от нас. – Я же вам говорю: ничего там нет, один пустырь, мусор, свалка.
Он вырвался и убежал. Ну как мы могли отнестись к Вовкиному ответу? Пусть «Там» не будет подземных пещер и туннелей, пусть «Там» не будет ракет и линкоров, но все же что-то «Там» должно быть. Иначе не может быть, иначе рушится мир, разваливается какая-то его главная суть.
Конечно, мы не могли Вовке верить, не хотели, поэтому не верили. Экспедиция должна быть повторена, и мы, наверно, осуществили бы ее, если бы не новые, поворотные обстоятельства моей жизни. Дело в том, что нам дали новую квартиру в новом доме, и мы уехали из этого пригородного района совсем в другой конец города.
С тех пор прошло много, много лет. Пронеслись годы, прошла целая эпоха. И вот я снова приехал в край своего детства. Вышел из электрички и сразу же попал на продолговатую пристанционную площадь со стареньким краснокирпичным почтамтом в двухэтажном здании. А вот и моя родная, знакомая до мельчайших подробностей горбатая улочка, обсаженная кривыми разлапистыми липами. Это был наш район, Нахаловка – частный сектор, с домами, построенными когда-то без разрешения райисполкома.
Я прошел несколько коротких кварталов. Остановился. Что это? Вместо домов – развалины. Обломки бревенчатых стен, обрывки обоев, хлопающих на ветру, рваные листы ржавого кровельного железа.
Сердце мое екнуло – на месте нашего дома тоже были развалины. Я опоздал. Груды обломанных досок, густой слой штукатурной пыли. Кажется, вот здесь была наша комната, вот там стояла высокая пружинная кровать и швейная машина. А рядом была комната бабушки с дедушкой, на стене висели жестяные ходики и стоял большой буфет с бруснично-яблочным вареньем. Мне стало очень грустно, и защипало глаза.
Развалины тянулись по обе стороны улицы. Мой взгляд пробегал по этим остаткам прошлого и вдруг споткнулся о то главное, ради чего я сегодня сюда приехал. Я прошел еще немного и встал как вкопанный. Среди общего разгрома стоял, как и раньше, наш добрый зеленый Забор. Конечно, он был не таким высоким, не таким плотным и не таким зеленым. Он покосился, в некоторых местах совсем упал на землю. Часть его досок была разбита, кривые поржавевшие гвозди жесткой неровной щетиной торчали из прогнивших перекладин. И все же забор был, он существовал назло беспощадному Времени.
Я зашел за него, туда, где раньше был пустырь – мое первое в жизни детское разочарование. Теперь под гуськом подъемного башенного крана здесь поднимался белоснежный корпус огромного многоэтажного дома с ровными прямоугольниками широких окон и длинных балконов. И дальше за ним до самого горизонта росли разнокалиберные кубики и параллелепипеды новостройки. На месте нашей старой одноэтажной Нахаловки строился большой новый микрорайон.
Я повернул назад и направился к развалинам прошлого, к старому забору, к разрушенным стенам родного дома. Ну конечно, только здесь, где встретились в пространстве и времени, связались в один узел прошлое и настоящее, детство и зрелость, только здесь и можно оторваться от той маленькой узкой щелки, через которую человеку от роду дано смотреть на мир. Наверно, только здесь можно взглянуть в широкое окно другого времени и другого пространства.
Я подошел к завалам стен и перекрытий и коснулся рукой шершавого остова разрушенной печки с обгоревшей трубой. Неожиданно все вокруг изменилось. Низкое облачное небо опустилось на крыши домов и верхушки деревьев. Потемнело, исчезли очертания строящегося дома, развалин, забора, всех окружающих предметов. Потом откуда-то снизу, из земли, распространился какой-то странный мерцающий свет, с каждой секундой он становился все ярче. В его фантастическом сиянии возник этот яркий, красочный, сказочный мир.
В нем причудливо смешались разные времена года. Рядом с буйно цветущими багровыми пионами истекал ручьями большой сугроб белого снега, возле поникшей ивы с пожелтевшими листьями зеленел густой куст смородины.
В этом светлом праздничном мире жили почти такие же люди, как и мы. У них были гибкие подвижные фигуры, они летали на разноцветных зонтиках, которые, складываясь, превращались в тоненькие трости. У детей зонтики были маленькие цветастые, у взрослых однотонные: синие, зеленые, коричневые, у стариков – прямые черные. Жили эти люди в небольших лиловых домах-шарах, которые время от времени перекатывались с места на место и останавливались то тут, то там.
С волнением и страхом я приблизился к ближайшему круглому дому, протянул руку, чтобы потрогать его нежную бархатистую стену, но пальцы ничего не почувствовали – они прошли стену насквозь и повисли в воздухе. Я подошел к маленькой овальной двери, хотел открыть ее, но ладонь ни на что не оперлась. Я сделал несколько шагов вперед. Что такое? Дом исчез. Оглянулся – он стоял как ни в чем не бывало на том же месте.
Возле куста смородины опустился с зонтиком на землю пожилой человек в сером плаще-накидке. Я бросился к нему, размахивая руками, и крикнул:
– Погодите! Остановитесь!
Он быстро шел мне навстречу, еще секунда, и мы сблизились, столкнулись друг с другом, но я даже не ощутил его тела. Он как бы прошел сквозь меня и, не оглянувшись, скрылся в лиловом домике.
И тогда до меня, наконец, дошло – вот оно что! Это же все мираж, пустота, голография, изображение далекого мира, существующего не здесь, рядом с нами, а где-то там, очень далеко, в глубинах Вселенной, на какой-нибудь Альфе Центавра.
Все снова померкло. Свет медленно угасал. На темном небе появились наши обычные земные облака и редкие желтые звезды.
– Скажите, пожалуйста, сколько сейчас времени? – вывел меня из забытья тонкий детский голос. Рядом стоял мальчик-прохожий. Что-то неуловимо знакомое было в его худенькой фигуре, удлиненном личике.
– Без пятнадцати десять, – ответил я ему, взглянув на часы, и зашагал к железнодорожной станции.
ПАДАЮЩАЯ ЗВЕЗДА
Они были одни на всем свете. Не было рядом ни высокого берега, заросшего зеленой густой травой и низкорослым ветвистым кустарником, ни желто-серой широкой полосы длинного пляжа, ни пенящихся волн с белыми гребешками, прибегавших откуда-то издалека. И не было огромного многоэтажного дымного города, глухо шумевшего недалеко за платановой рощей, за высокими скалистыми холмами.
Они сидели, тесно прижавшись друг к другу, на старом растрескавшемся пне, обросшем мхом и древесными грибами. Ее мягкие прохладные пальцы лежали в его широкой шершавой ладони. Она склонила голову к его плечу.
– Ты любишь меня? – прошептала она, чуть коснувшись его уха губами.
– Очень, – выдохнул он, еще крепче обняв ее за плечи.
Они были одни во всем мире. Вокруг стояла насыщенная ароматом моря ночная прохлада. Черное низкое небо, усеянное россыпями блестящих звезд, колыхалось над ними, двигалось, волновалось.