— Возможно.
— Уж я-то знаю тебя, и тебе это известно!
— Да, известно.
Он с грустью в голосе согласился, и это потрясло Грейс. Будет ли и она с возрастом страдать сентиментальностью? Она остановилась, наклонилась над грядкой у цветника и ловко вырвала единственный выросший там сорняк.
— Я приказала убрать отсюда тис, как ты и просил.
— Твой садовник безответственный! — воскликнул Бенедикт. — Посадить тисы рядом с конным заводом! Для лошадей это смертельно, смер-тель-но.
— Я ему об этом говорила. Теперь все в порядке, не волнуйся.
Он развернул кресло на сто восемьдесят градусов и посмотрел на Грейс, нахмурив брови.
— Так печально быть старым брюзгой… Я убаюкиваю тебя своими лошадиными историями, да?
— Это твоя страсть, я все прекрасно понимаю.
— Почему ты так добра, так терпелива?
— Потому что я всегда безмерно любила тебя, Бенедикт.
В ее словах было слишком много скрытого смысла, особенно потому, что она произнесла их многозначительным тоном, в чем, махнув рукой, тут же извинилась.
— Я счастлива, что Дуглас здесь, — снова заговорила она.
— А что уж обо мне говорить! Я и поверить не мог, что его обращение может произойти с такой скоростью. Я был убежден, что потребуется подождать еще год- другой, чтобы увидеть его поумневшим. Но это факт, благодарю тебя, Боже! И спасибо тебе, Грейс, что поселила его в другом крыле дома. Нам потребуется время, чтобы вновь привыкнуть друг к другу.
— Как у него прошла встреча с Ричардом?
— Я все рассчитал. Ричард станет учить его ремеслу постепенно, ни в чем не давая поблажки. Дуглас стажер: он молчит, слушает, повинуется и выполняет тяжелую работу, если таковая имеется.
— К счастью, Ричард лучший педагог, чем ты, — с иронией заметила она.
— Важнее то, что он понимает в коневодстве как никто другой.
Ричард Штайнер, руководивший заводом с самого его основания, был мужчиной лет шестидесяти. Увлеченный генеалогией, он мог рассказать обо всех линиях, выведенных от трех арабских жеребцов-производителей, которые положили начало породе чистокровных скакунов три века назад. Он мог провести бессонную ночь, сидя на соломе в ожидании рождения жеребенка. И как только тот делал первые шаги на лугу за матерью, Ричард уже угадывал, какой у него будет характер и способности.
— Если он передаст Дугласу хотя бы десятую часть своих знаний, я буду очень доволен!
Они вновь пустились в путь, и Бенедикт ехал с умеренной скоростью, чтобы Грейс не пришлось идти слишком быстро. Перед грозой дышалось тяжело, небо было серым, но утренняя прогулка — дело святое. Порой Джервис присоединялся к ним или встречал их по возвращении. А если начинался дождь, то выходил навстречу с зонтом.
— Сначала я отбирал у тебя часть года, — пробурчал Бенедикт, — а теперь тебе придется долгое время терпеть Дугласа.
— Мы с ним давно знакомы, — напомнила она.
— Это правда, они гостили у тебя летом, когда были маленькими, — сестра и он! От всего этого не помолодеешь…
— А тебе бы хотелось помолодеть?
— Как и всем.
— Не совсем так. Если бы мне предоставили выбор, не уверена, что у меня возникло бы желание начать все сначала. Разве что ради того, чтобы изменить судьбу.
— Грейс… — запротестовал он так тихо, что она едва расслышала.
Остановившись, она повернулась к нему спиной и принялась постукивать пальцами по белым перилам. Вдали кобылы с жеребятами мирно щипали траву.
— Я ничего не забыла, — прошептала она, — и ничего не начну сначала.
Она не ожидала ответа и была очень удивлена, услышав, как Бенедикт воскликнул:
— Как ты можешь так говорить? Посмотри на меня, Грейс!
Обернувшись, она увидела, что он рассержен.
— Я старый калека, ты отдаешь себе в этом отчет? Ты действительно полагаешь, что есть о чем сожалеть? И потом, я вообще не желаю об этом говорить!
— Я тоже, — сказала она.
В течение сорока лет они всячески старались не вспоминать о прошлом, и Грейс не понимала, почему сегодня утром ей понадобилось напомнить об этом. Вспышки ностальгии были нередки для нее, но обычно она переносила их безболезненно. Ей достаточно было знать, что Бенедикт существует, что он непременно возвратится. Свои чувства она ловко скрывала, была улыбчивой и готовой на все ради мужа и дочери, в любых обстоятельствах владела собой. Однако она не всегда была такой — знающей себе цену, спокойной, утонченной. В юности она была способна на страсть и ярость. И всегда оказывалась в проигрыше.
— Прости меня, — прошептал он. — Пойдем, покажешь мне свои цветы, мы достаточно насмотрелись на лошадей. Где та вьющаяся роза, что ты посадила тогда?
Отойдя от перил, она подошла к нему, наклонилась, поцеловала в висок.
— Очень любезно с твоей стороны помнить об этом, Бенедикт.
С ней, и только с ней, он мог на какое-то мгновение стать ласковым, как ягненок. Она неоднократно говорила, что он вовсе не в долгу перед ней, что он не должен чувствовать себя виноватым. Убедить его ей не удавалось. Она прекрасно знала об этом и поэтому предпочла молча проводить его к розовому кусту.
* * *
Стоя перед зеркалом в ванной комнате, Жан Стауб придирчиво рассматривал себя. Спереди и сбоку, плечи и втянутый живот, если задержать дыхание.
Похоже, он не особенно постарел, и если одеться в соответствующий костюм, то еще вполне можно произвести впечатление. Поэтому он не жалел о сумасшедших суммах, потраченных на портного, стоматолога и на шикарный спортивный зал, где тренер помогал ему поддерживать мышцы в тонусе.
Он накинул халат и, насвистывая, возвратился в спальню. Анриетта читала, удобно усевшись в подушках, лицо ее блестело от крема. Он расслабился. По крайней мере, с ней ему не нужно было прилагать ни малейших усилий, он мог вести себя так, как хочется: храпеть, почесывать волосатое тело, засыпать на спине с открытым ртом.
— Не очень устал? — привычно спросила она, не отрываясь от книги.
— Нет, нормально.
Сидя на краю кровати, он вспоминал лучшие моменты обеденного перерыва, проведенного с секретаршей. Не слишком изобретательная, но ненасытная в желаниях, как он и любил. Конечно, он не должен был этого делать, потому что теперь она поступала так же, как и все остальные: норовила придать себе больше веса и получать от него особые знаки внимания. И так будет до тех пор, пока он не сменит секретаршу…
— Надеюсь, Ксавье хорошо проводит вечер, — еле слышно пробормотала Анриетта, переворачивая страницу.
У него не было желания слушать о сыне, но, к сожалению, это была любимая тема бедняжки Анриетты, и она продолжила: