Читать интересную книгу "Я у себя одна", или Веретено Василисы - Екатерина Михайлова

О, лютневая музыка любви,

Нечасто ты соседствуешь с любовью.

Легальное с летальным рифмовать —

Осмелюсь ли — легальное с летальным?

Но рифмовать — как жизнью рисковать.

Цианистый рифмуется с миндальным.

Вероника Долина

В пропахшем всеми ароматами тропиков магазинчике "Чай вдвоем" на ог­ромной жестяной банке с чем-то восхитительно душистым и пестреньким можно, изумившись, прочитать: "Плод страсти". Милая ботаническая ошиб­ка торговцев чайными наслаждениями почти неизбежна: эти терпко и сладко пахнущие сушеные кусочки — мелко порезанная маракуя, она же пассифлора, страстоцвет. Кто видел ее цветы, знает: они похожи не то на старинные ордена, не то на орудия пытки: зубастые, когтистые. Одно из давних и уже мало кому в голову приходящих значений слова "страсти" — это страдания. (Как в слове "страстотерпец", которое тоже как-то не ассо­циируется с цветочками и ягодками.) Хороший чай — это на языке рекламщиков "райское наслаждение". Возможно, что и "вдвоем" — у самовара я и моя Маша, вприкуску чай пить будем до утра... Муки и страдания преобра­жены стихийными лингвистами в нечто совсем далекое, с точностью до на­оборот. Цианистый рифмуется с миндальным. А "плодом страсти" в старых романах называют внебрачного ребенка. В том числе и нерожденного.

"На соседнем кресле в позе, готовой к надругательству, спит моя двадцатилетняя соседка, та, которая делает пятый аборт. И это так страшно. Не лично мне. Это вообще страшно. Какая-то бес­смысленная эмблема бессмысленной цивилизации. У девчонки накрашены глаза и щеки, рыжий роскошный хвост свисает вниз, и ситцевая наглаженная рубашка с кругленьким умильным во­ротничком закатана до груди. У нее накрашены ногти. Она не­сколько раз в палате вынимала из кармана халата пузырек лака. Ногти накрашены и на вывернутых железяками кресла ногах с пухлыми детскими пальчиками. И такая во всем этом бессмыс­ленная обреченность, что хочется позвонить в Верховный Совет и сказать: "Козлы, или придите и посмотрите на нее, или закупи­те, наконец, противозачаточные средства".

И тот самый врач подходит ко мне, натягивая перчатки, и, устало улыбаясь, спрашивает:

—   Все нормально?

—   Все сказочно, — отвечаю я хрипло"[25].

Поразительно, как не принято об этом говорить и как немногочисленны те, кто отважился все-таки нарушить круговую поруку молчания, не впадая при этом ни в лихой наплевательский тон, ни в лицемерное "Как она мог­ла!" моралистов. В свое время, когда по официальной версии считалось, что "секса у нас нет", его незапланированных последствий тоже как бы "не было". Но что-то подсказывает: причины внутренних запретов гово­рить и думать о "том самом" и об "этом самом" — разные. Особенно это за­метно сейчас, когда "сексуальной" кличут каждую галантерейную мело­чевку — вроде подтяжек или губной помады. Дочка одной моей подруги про любую деталь жизни говорит: "Сексуально!" Пирожки ли из "Макдо­нальдса", ленточка ли для волос. Мы с ее мамой очень корректно, прогло­тив смешочки, интересуемся: "Аришка, а что это значит?" Пятилетняя Ари­на, ничуть не смущаясь, ответствует: "Это когда всем нравится".

Разновозрастная публика сосредоточенно шуршит в метро разворотами "СПИД-инфо" и никто бровью не ведет. Сказать и показать можно вроде бы все что угодно, а выходящие из Театра Юного Зрителя отроки отпускают вполне откровенные шуточки относительно рода занятий дежурящих на­искосок девиц. "Можно все" — кому? Если мы такие свободные, то почему по-прежнему можно только о той стороне, которая "всем нравится"?

Сексуальная революция доковыляла до родимых просторов на одной ноге и с несколько перекошенным личиком, чего, впрочем, почти никто не заме­тил. Потому что признать абсолютную несовместимость легкого, радостно­го отношения к сексу и людоедской уродливой практики контроля за рож­даемостью — трудно. Те из нас, чья юность пришлась на семидесятые— восьмидесятые годы, далеко не сразу сообразили, что проходила она в "вилке" весьма двойственных ожиданий. Конфликтных, взаимоисключаю­щих. Некоторым на эту "вилку" пришлось напороться не однажды, и цена оказалась высока.

С одной стороны, "современная девушка" плевала на ханжескую мораль де­журных по этажу и теток на лавочке у подъезда, она уже слышала про сво­бодную любовь: будем проще — сядем на пол, темнота — друг молодежи, can't buy me love и да здравствует здоровая раскрепощенная сексуаль­ность. Чья? Моя или его? Неважно, пока "у нас любовь". И все это — в условиях полного отсутствия сколь-нибудь надежной и безопасной контра­цепции. Варианты массовые, стандартные — от "Как-нибудь да обойдется" до "Ты обещал на мне жениться! — Мало ли что я на тебе обещал".

Так что практическая сторона "здоровой раскрепощенной сексуальности" для женщины означала вечный панический подсчет дней до месячных и идиотские, а то и варварские домашние рецепты. Долька лимона во влага­лище — это что! А совет бывалой подруги "как только, так сразу" подмы­ваться сухим вином? А аскорбинка "местного действия", от которой — при неточном соблюдении концентрации — слизистая сходила клочьями? О ка­честве тогдашних отечественных презервативов умолчу, на эту тему суще­ствует весьма выразительный мужской фольклор. Любопытно, что вольное упоминание — в том числе и на аршинных плакатах в метро — "резинового изделия № 2" (по советской терминологии) стало допустимым и даже весь­ма прогрессивным по мере осознания угрозы СПИДа: "Эта мелочь защитит вас обоих". Теперь об этом — можно, теперь это связывается в сознании с заботой о здоровье молодых людей. Теоретически — обоего пола. Интерес­но, кто вообще стал бы "об этом" серьезно задумываться и тем более вкла­дывать серьезные суммы в "наглядную агитацию", если бы "тема презерва­тива" по-прежнему была связана только с нежелательной беременностью?

А на свиданиях нужно оставаться "раскованной" и "современной", потому что женщина, думающая в постели не о том, что "у нас любовь", а о чем-то еще, — это типичное не то. Уж не фригидная ли? Одно из железных пра­вил свободной и раскрепощенной — делай что угодно, лишь бы не запо­дозрили в холодности.

Если б я была свободна,

Если б я была горда,

Я б могла кого угодно

Осчастливить навсегда.

Но поскольку не свободна

И поскольку не горда,

Я могу кого угодно,

Где угодно и когда.

Елена Казанцева

До настоящей свободы следовать собственным желаниям что-то далекова­то: для нее нужно совершенно иное представление о своей сексуально­сти. Например, как о могучей энергии, которой ты сама можешь распоря­жаться, — но уж никак не о предмете оценок и сравнений. Иначе получа­ется, что самооценка женщины в этой немаловажной сфере ей вроде бы и не принадлежит, зависит от другого, ему вручается: тебе хорошо со мной, милый? Тоже мне свобода... Просто другая зависимость: не от запретов родителей, а от благосклонности партнера. А он, между прочим, под сво­бодой чаще всего понимает неотъемлемое право следовать собственной прихоти, стать объектом которой для женщины — большая честь.

При внимательном рассмотрении оказывается, что вся эта развеселая за­тянувшаяся вечеринка случайных связей, весь парад-алле раскрепощен­ной сексуальности — по большей части новые декорации старой-преста­рой пьесы под названием "двойной стандарт". Откровенная патриархаль­ная норма требует от молодой женщины "блюсти себя", подавляя свою нормальную чувственность. Вот осчастливят законным браком — тогда пожалуйста. Это смешно и несовременно, сказали нам, — так недолго и заслужить репутацию "динамистки", закомплексованной ханжи, "синего чулка", фригидной бабы. Подчиняться следует совсем другой норме. Нам теперь нравится, когда женщина не стремится к немедленному браку и проявляет инициативу в постели, нам нравятся "горячие штучки". Так даже интересней. И уж безусловно удобнее. Опасаться утраты исконных привилегий не стоит, поскольку она никуда не денется: кто правила уста­навливал, тот их и меняет.

"Глупые девчонки", не думающие о "последствиях", далеко не всегда были такими уж глупыми. Даже очень неплохо соображающая голова не может примирить картину сексуальной "свободы", которая вроде бы уже и не считается чем-то запретным, — и суровой реальности. Если все серьезно, имеет отношение к жизни и смерти, то почему такое обязательное ве­селье на эту тему? Если трын-трава, чего женщины так боятся? Это уже с появлением некоторого опыта можно различить в сексуальных анекдотах и присказках мрачную, убийственную ноту: "Женщина, читающая "Плей­бой", чувствует себя почти как еврей, читающий пособие для нацистов". Услышать ее слишком рано — нестерпимо, разорвет. Какую-то часть кар­тины нужно во что бы то ни стало не понять, не осознать: ведь "несты­ковка" проходит через твою единственную юность, когда очень — ну очень! — важно успеть все узнать и почувствовать со своим поколением, вписаться, быть "нормальной девчонкой". И получалось! Потому что моло­дость, страсть, плевать на последствия. Потому что очень хотелось лю­бить. А если уж любви не выходило, то хоть чтоб похоже на нее было.