Читать интересную книгу Джимми Хиггинс - Эптон Синклер

Но полностью заглушить свои чувства он все-таки не мог. Война — это зло! Война — это зло! Стыдно людям разрешать свои конфликты таким преступным, зверским путем! Пусть эти парни, которых он видит здесь, не доросли еще до понимания! Все равно это не оправдывает войну! Ты должен иметь свои принципы и смело защищать их, иначе как же заставить мир перейти на твою сторону? Да, конечно, война — это зло!.. Но все-таки она продолжается, и словами ее не остановишь! Черт побери, что же делать бедному малому?!

V

Как только Джимми достаточно окреп после болезни, его направили в ту часть лагеря, где обучался дивизион мотоциклистов. Там помещалась большая ремонтная мастерская, заваленная поврежденными мотоциклами — раздолье для механика! Джимми не был знаком с конструкцией мотора этих мотоциклов, но он быстро разгадал его секреты. Военное начальство убедилось, что этот парень может собрать и разобрать мотоцикл, снять и заклеить покрышки, промыть подшипники, выправить погнутый обод.

— Ничего, молодец! — заключило начальство.— Такого там с руками оторвут. Долго ждать отправки вам не придется.

К лагерю была проведена железнодорожная ветка, и сюда по нескольку раз в день подавали длинный порожний состав для погрузки солдат. Получив приказ, Джимми уложил вещевой мешок, гаркнул на перекличке: «Здесь!» — и занял место в вагоне. На рассвете следующего дня его доставили в сборный лагерь — другой такой же большой военный город, называвшийся в порядке военной тайны «Н-ский пункт в Нью-Джерси» (хотя на сто миль вокруг каждому было в точности известно его местонахождение!). Это был военный порт с доками и причалами, откуда отправляли в Европу войска и снаряжение. Суда шли караванами, забирая сразу по тридцать — сорок тысяч человек. Столько же народа отправляли еженедельно из нью-йоркского порта. Так отвечала Америка на новое наступление гуннов.

В лагере содержались не только военные, но и представители самых разнообразных тыловых профессий — лесорубы с далекого Северо-Запада, завербованные рубить французские леса и заготовлять тес для окопов и шпалы; железнодорожники, шахтеры, бригады плотников и каменщиков, строители мостов и шоссейных дорог, кочегары и стрелочники, телефонные монтеры и телефонисты, шоферы для сорока тысяч автомобилей и машинисты для пяти тысяч паровозов, пекари и повара, сапожники и портные, фермеры для работы на полях Франции, врачи и медицинские сестры для лечения больных и раненых. Все, что знала и умела стомиллионная нация, было собрано в этом гигантском лагере. Все молодое и даровитое было здесь, стремясь поскорее принять участие в общем деле, презирая опасности, томясь восторженным любопытством. Джимми глядел на окружающих его людей и чувствовал, что все его сомнения тают, как апрельский снег. Ну, разве можно наблюдать вокруг молодой задор и не поддаться ему? Разве можно было, общаясь с этими веселыми парнями, не заразиться их настроением?

Детские .годы Джимми прошли безрадостно, он не общался с молодежью своей страны — этой живой, крикливой, бесшабашной и буйной порослью демократического мира. Если такие парни чего-нибудь не знали, они этого не стыдились. «Не знаю, и все тут». Но если они что-то не умели, у них был девиз: «Покажите, и я сделаю!» Джимми, никогда не ходившего в школу, ставил в тупик их своеобразный жаргон. Бели один из них кричал другому: «Эй, мозгляк!» — это вовсе не означало презрения, как, наоборот, не означало никаких любовных чувств выражение: «Эй, кисонька!» Если солдат называл офицера «ледышка», он хотел этим сказать не то, что офицер замерз, а что тот корчит из себя аристократа. А если он среди бела дня говорил: «Иди проспись!»,— то этими словами лишь выражал несогласие с собеседником, и только.

Очень часто люди с негодованием набрасывались на Джимми Хиггинса, когда он пытался доказать им разницу между германским народом и его правителями. Такие тонкости не интересовали молодых американских всезнаек! А когда Джимми попрежнему стоял на своем, они говорили, что он дурень, что он «ку-ку», что у него «мозги набекрень»; или многозначительно крутили пальцами у его лба: «у тебя, мол, шарики за ролики зашли», махали руками у него над головой, дескать, «на твоей колокольне летучие мыши летают». Поневоле Джимми замолкал, и тогда они возвращались к своим обычным разговорам, пересыпая их такими перлами: «Есть у тебя бог в животе?», «Кумекаешь?», «Жарь быстрее!», «Ты меня на цугундер не бери!» Потом Джимми сидел и слушал, как они с превеликим подъемом распевали про то, что им предстоит во Франции.

Подайте мне мой старый горн, и песню мы споем,подхватим дружно и споем, чтоб дрогнул мир кругом,споем, чтобы из двух мильонов глоток грянул гром:мы кайзера к черту прогоним!Припев:О Вилли! О Вилли! Работа нам нашлась!О Вилли! О Вилли! Ты не уйдешь сейчас!Тебе мы перцу зададим, как принято у нас!Мы кайзера к черту прогоним!

Пускай летит по Франции задорной песни зов,услышат пусть британцы хор веселых голосов,кануки, африканцы и шотландцы без штанов:мы кайзера к черту прогоним!(Припев)Бостон нам шлет свинобобы — я их охотно ем,а пушки нам прислал сталелитейный Бетлехэм,дают нам виноградный сок и сода-виски всем:мы кайзера к черту прогоним!(Припев)Пусть диксилэндский паренек и мэйнский дровосек,ковбой техасский, фермер — каждый честный человек,флоридец, орегонец — будут все горды навек:мы кайзера к черту прогоним!(Припев)Но, раз начав, и кончим мы: очистим все края —за кайзером всех королей к чертям пошлем, друзья,мир создан для простых людей, таких, как ты и я —мы кайзера к черту прогоним

Глава XX ДЖИММИ ХИГГИНС КУПАЕТСЯ В ОКЕАНЕ

I

В сборном лагере надолго не задерживали: прибытие поезда совпадало с прибытием парохода, который сразу же отправлялся в обратный рейс. Пообедаешь там, может быть переночуешь,— и на пристань! И никакой тебе традиционной «сладкой печали», никаких плачущих матерей и сестриц — их ведь никто не оповещал об отплытии, а дамы, раздававшие на пристани кофе, сэндвичи, сигареты и шоколад, перевидали уже столько тысяч уезжающих солдат, что давно забыли, как и плакать! Казалось, целая нация перекочевывает за океан; на той стороне было уже столько американцев и американского, что скучать по родине не придется.

Джимми Хиггинса привели на посадку ночью. На длинных крытых дебаркадерах, освещенных дуговыми фонарями, свалены были в кучи солдатские мешки, а вокруг стояли их владельцы, дожевывая еду, горланя песни и стараясь поддержать друг в друге бодрое настроение. Затем цепочкой все поднялись по трапу. В кромешной тьме без единого звука судно выскользнуло из широкой гавани в океан. Вся гавань была заминирована и блокирована, открывалась лишь узкая щель, чтобы пропустить суда,—кто знает, в какую минуту подводные лодки могут оказаться у берегов Америки!

Когда настало утро, караван уже находился в открытом океане среди величественных зеленых валов, а Джимми Хиггинс лежал внизу на узенькой койке, проклиная судьбу, которая завлекла его сюда, и чудовище Милитаризм, захватившее его в свои лапы. У военных медиков имелась вакцина против оспы и вакцина против тифа, но ничего против морской болезни, и первые четыре дня путешествия Джимми просто мечтал о том, чтобы на них наскочила подводная лодка и разом прикончила бы его мучения.

Потом Джимми все-таки вылез на палубу, хотя надо сказать, что как пропагандист идей социализма он выглядел довольно непрезентабельно. Хотелось лишь одного — прилечь где-нибудь в углу на солнышке, откуда не было бы видно атлантических волн, при одной мысли о которых его прямо-таки выворачивало наизнанку. Но мало-помалу ноги снова стали слушаться его, он поел — и при этом его не вырвало — и даже осмелился выглянуть за борт. Он увидел весь караван — крейсеры с фантастически размалеванными в целях маскировки бортами, шедшие на всех парах этаким гигантским треугольником — два впереди, два по бокам транспортов и один сзади. Все двадцать четыре часа в сутки работали наблюдательные посты, трудились сигнальщики и гелиографисты, постукивал радиотелеграф, предупреждая о тайных передвижениях врага. До сих пор подводные лодки не потопили еще ни одного транспорта, хотя попытки делали не раз. Ясно, что они не оставят этих попыток. Дважды в день били склянки, слышные из конца в конец парохода, и вся команда спешила на морское учение; у всех пассажиров имелись свои номера, и каждый — за исключением лежачих больных — обязан был надеть спасательный пояс и занять определенное место.

На палубах солдаты играли в карты, читали, пели, дурачились. На верхней палубе, куда Джимми не имел доступа, находились офицеры, а также довольно много женщин и девушек, завербованных для работы в госпиталях и по перевозке раненых. Солдаты называли их «Джейн»[16], но это были не такого рода особы, как им представлялось, а серьезные медицинские работники, деловитые и солидные в своих форменных платьях со множеством карманов. Среди них были суфражистки; эти не пропускали ни одной шпильки мужчин — с какой стати! Доказано; ни в мирное, ни в военное время без женщин не обойтись! Даже на битком набитом транспорте и то нашли место для женщин!