Читать интересную книгу Горький шоколад - Мария Метлицкая

там не было и быть не могло. Но все равно осталось отвратительное чувство, что она без спроса, по-воровски ворвалась в чужую жизнь.

У двери Кира перевела дух и позвонила. Удивилась, что колотится сердце. «Волнуюсь?»

Дверь открылась, и на пороге квартиры возникла Катя.

Она, конечно, изменилась, а что удивительного? Прошло много лет, Кира знала ее почти ребенком, потом строптивым подростком, а сейчас перед ней стояла взрослая, много чего повидавшая женщина – разведенная и имеющая дочь.

Катя была явно смущена и отводила глаза.

Кира прошла, разделась.

– Куда, Кать? На кухню?

Катя кивнула. Наша вечная привычка – на кухню! На кухнях нам определенно уютнее и как-то проще – и чайничек под рукой, и банка с кофе. Советская кухня церемоний не предполагала. «Воистину кухня для русского человека – все!» – подумала Кира.

Кухня была небольшой и запущенной, неухоженной. Холостяцкой. Старая мебель – еще с тех, давних времен. Кира помнила этот пластиковый гарнитур – кажется, из семидесятых годов, купленный еще Мишкиной мамой. Потертый линолеум, почти потерявший свой цвет, старая плита и маленький холодильник – наверняка ровесник всему остальному.

«Странно, – подумала Кира, – неужели все так печально? Ну хотя бы раз в жизни люди меняют кухонный гарнитур? Или плиту? А холодильник? Конечно, меняют! Неужели такая беспросветная бедность? Или просто равнодушие к быту, неряшливость и нежелание что-то улучшить?» Кира вспомнила, что Мишка смеялся над ее неуклюжими хозяйственными потугами: «Не волнуйся, я привык! Нина тоже меня не баловала. Ну, если только вначале». «Не повезло тебе с женами», – шутила Кира. Мишка искренне удивлялся: «Что ты, Кирюша? Мне сказочно повезло – уж с тобой точно!»

Наивный и смешной был ее Мишка, ее некапризный и непритязательный муж.

Катя включила чайник и открыла коробку с пирожными и конфетами, хмыкнула, удивившись их искусственной красоте. В глазах ее читалось: «Такое бывает?»

– Чай? – спросила она.

Кира кивнула. Почему-то она подумала, что кофе в доме может не быть.

Неловкость и смущение висели тяжелым туманом, как в сильно накуренной комнате.

Катя по-прежнему не смотрела Кире в глаза, Кира покашливала, крутила на пальце кольцо, и разговор не клеился, не начинался.

«Скорее бы это закончилось! – думала Кира. – Зря я все это затеяла. Надо было сделать умнее и проще – все передать через Зяблика. Ну или просто накоротко встретиться у метро: здравствуй, Катя. Это тебе от отца. Сунуть конверт и тем самым облегчить жизнь и себе, и ей».

Ну да ладно, время не течет – бежит. Чашка чая, разговор ни о чем, например о погоде, и все. До свидания. Точнее – прощай навсегда.

Никогда больше она не увидит эту угрюмую и нелюбезную молодую женщину, не усядется напротив, не станет пыжиться и подыскивать фразы, источать любезности и «делать вид». Сегодня, и все, все. Все!

Но зато на свободу с чистой совестью. Последнюю Мишкину волю она исполнила.

Но как поскорее хотелось вырваться из этой захламленной и душной квартиры!

Наконец Катя налила чай, и Кира начала разговор.

– Ну, как вы живете? – осторожно спросила она.

– Да как-то так… как все, наверное. Ну, или как большинство.

– Работаешь? – осведомилась Кира.

– Куда деваться? – усмехнулась Катя. – Есть что-то надо.

Где и как – Кира не уточняла: понимала, что вряд ли услышит хорошее.

– Как Ксюша?

– Тяжело, если честно. Переходный возраст – тринадцать лет. Сейчас они такие… Кошмар.

– Ну и мы тоже подарками не были, – улыбнулась Кира, – и я, и ты!

Сказала и испугалась. Как суровая Мишкина дочь воспримет ее слова? Поймет ли шутку? Вот начнет сейчас вспоминать свою детскую травму и безотцовщину!

Но этого не случилось. Катя, как ни странно, улыбнулась.

– Ну а как вы? – спросила она и слегка покраснела.

Кира махнула рукой:

– Что я, Катя? Пенсионерка. Практически списанный материал. Живу как-то. Ковыряюсь, копаюсь. Все незначительно, мелко – и заботы мои, и привычки. Знаешь, возраст, усталость. Да и после смерти Миши мне многое стало неинтересно.

Она снова испугалась своих слов и коротко глянула на Катю.

Та побледнела.

– Я понимаю. Знаете, всем как-то невесело. Мне вообще кажется, что люди сейчас мало радуются, что ли? Я вот на лица смотрю – а на них написано: не подходи. Не подходи – мне и так плохо. Мне тяжело, у меня проблемы, мне все надоели. Я устал. Нет, не так? Я не права?

Кира смутилась.

– Ну… я не знаю. Разные люди, разные лица. Но в целом, – она спохватилась, – ты, кажется, права. Мир немного, увы, перевернулся и стал тревожным и неспокойным.

«Про отца не спрашивает, – мелькнуло у нее. – Боится или неловко? Чувствует свою вину или по-прежнему в большой обиде на него?»

– Послушайте! – вдруг оживилась Катя. – А давайте с вами выпьем? Ну так, по чуть-чуть? У меня есть коньяк! Еще с дня рождения. – И она опять покраснела.

Кира обрадовалась: вот и выход! Конечно, после пары рюмок станет проще.

Катя торопливо выскочила из кухни и вернулась с початой бутылкой. Выпили быстро и как-то обрадованно. Катя наливала уже по второй.

Неужели любит выпить? Вполне может быть. Жаль. Но похоже – серая кожа, потухшие глаза. Бедный Мишка! Слава богу, он ничего не узнает.

После двух рюмок Катя порозовела и оживилась.

Нет, про отца она по-прежнему ничего не спрашивала, но Кира за это ее не осудила. А говорить начала торопливо, словно боясь пропустить что-то важное:

– Мама? Да ее давно нет в Москве! Да, да. Четыре года назад она уехала. Куда? В монастырь. Вы не ослышались, нет, мама ушла в монастырь. Сначала послушницей. К вере пришла лет семь назад. Говорила, что осознала свои ошибки. Мне поначалу не верилось, если честно. Мама и осознание? Мама и чувство вины? Нет, невозможно. Знаете, – Катя запнулась, – я ведь тогда ее ненавидела. Началось все с того, как ушел отец. Она всегда его поносила, когда еще он жил здесь, с нами. Мало денег, ни на что не хватает – это вечный рефрен, по жизни. Она ничего про него так и не поняла: он другой! Он вообще с другой планеты, ей недоступной. Все ведь у них получилось случайно – приезжая девочка, тихоня и скромница, совсем одинокая в огромном городе. И он сирота, никого. Вот и встретились два одиночества. А единым целым так и не стали – слишком разными были. Несовместимыми. Нет, я потом и ее поняла – после всей ее бедности, голода в селе и лишений: пара сапог на трех сестер – в школу ходили по очереди, – вдруг столица! Машины,