Они миновали двух часовых внизу и наверху лестницы (оба предавались сну так самозабвенно, что, пожалуй, не проснулись бы, даже если бы досужий шутник подергал их за усы!) и поднялись на второй этаж, где были жилые комнаты. Здесь, словно из уважения к покою заключенных, подобралась команда не столь громогласных храпунов, однако же и этого хватило, чтобы таинственные гости незаметно прокрались по коридору и нашли шестую от лестницы дверь, за которой располагалась комната старшей дочери Меншикова.
Савка, прошелестев: «Покараулю!» — канул в густую тень под стеною — словно и не было его.
Князь Федор взялся за ручку двери и постоял так, набираясь храбрости. Он не думал об этом, но всем существом своим определенно знал: если Мария сейчас его отвергнет, ничего ему более не останется, как открыть свой потайной ларчик, о котором не знал даже вездесущий Савка, и откупорить малую стекляницу с тяжелой, маслянистой, ядовито-зеленой жидкостью, слабо пахнущей мятою. И, в отличие от злополучного Александра Данилыча, коего князь обрек на медленное умирание, жизнь его будет прервана мгновенно, как если бы там, в заоблачных высях, в обиталище богов, чья-то твердая рука в один взмах перерезала острым лезвием туго натянутую нить.
Наверное, он слишком долго стоял, потому что Савка, на миг явившись из тени, довольно-таки непочтительно ткнул его в плечо.
Князь Федор рванул дверь — узникам запрещали запираться — и шагнул вперед.
* * *
В первое мгновение он ничего не видел перед собой: разноцветные искры мелькали перед глазами, а потом сквозь звон крови в ушах долетел слабый шепот — и взор прояснился.
— Матушка Пресвятая Богородица, Царица небесная…
Он огляделся.
Лампадка едва теплится под образами. Тоненькая фигурка, в белой рубахе, с шалью на плечах, стоит на коленях, кладет поклон за поклоном и все шепчет, шепчет одно и то же:
— Пресвятая Богородица… Царица небесная… — словно уговаривает.
Князь Федор замер, не в силах дышать, не то что говорить. Он так и знал, что Маша еще не спит — не может спать в эту ночь, которая будет значить для них так много.., будет ждать неведомо кого. И она ждала!
От усердных поклонов длинная коса соскользнула с узкой девичьей спины, стукнула об пол.
Князь Федор, словно очнувшись, перевел дыхание.., услышав его вздох, девушка на полу обернулась, глянула через плечо — и резко выпрямилась, крикнув шепотом:
— Бахтияр!
У князя Федора подкосились ноги.
Отпрянул, упал бы на месте, да наткнулся на закрывшуюся дверь. Бежал бы прочь сломя голову, оскорбленный, униженный, да не мог обессиленной рукой нашарить засов.
И все эти несколько мгновений, пока Мария стискивала концы шали — налитые груди встрепенулись под тонкой рубахою, пока, обернувшись, бежала через всю комнату к широкой кровати — рубаха маняще очертила полновесный изгиб бедра, — у князя в ушах стоял тяжелый звон, словно бы это разбивались вдребезги все его светлые надежды и прекрасные мечты.
Так вот кого она ждала! Так вот кого она ждала…
Ишь, бегом бросилась к кровати — верно, невтерпеж. Сейчас раскинется в прельстительной позе, чтобы скорее накрыло ее черное, хищное, волосатое тело!..
Спазм отвращения сжал горло, князь задохнулся — и в первое мгновение не поверил глазам, когда Маша забилась в угол постели и, вытащив из-под перин что-то длинное и черное, направила на него со словами:
— Не подходи, вражина! Убью!
* * *
В руках у нее был пистолет, и даже в полутьме, нарушаемой лишь колыханием лампадного огонька да слабым сиянием свечки на столике возле кровати, князь Федор разглядел перламутровые насечки на рукояти, вороненый отлив дула и холодный блеск стали перед дульным отверстием. Без сомнения, это был английский однозарядный карманный пистолет с откидным штыком, так называемый «терцероль» [43], вдвойне убийственное оружие, потому что в случае промаха им можно было действовать и как кинжалом. И хотя князь Федор понимал, что в десяти шагах по недвижимой мишени даже женщина из «терцероля» не промахнется, он на мгновение залюбовался редкостным и очень дорогим оружием, которое до этого видел только раз в жизни, у английского лорда-спортсмена, помешанного на новейших образцах пистолетов. Однако он тут же забыл и про своего английского приятеля, и про удобство «терцероля», и про то, что стоит под прицелом, когда услышал новые слова Марии:
— Я же умоляла — оставь меня в покое! Но ты не внемлешь. Знаю, что ты задумал, знаю, зачем этот рыжий поп зачастил в крепость! Но ничего не выйдет у тебя, Бахтияр. Ничего! Думаешь, поверю, что ты искренне отступником магометанства желаешь стать?
Для тебя все наши обряды — разменная монета, за которую ты меня сторговать желаешь. Да напрасно. Напрасно! Даже если силком меня к алтарю потащишь или блудно сомнешь, я наутро же умру. Хоть косой своей удавлюсь, а позора терпеть не стану. Ты знаешь — слово мое твердое. Если уж я отринула того, кто истинно сердцу дорог, то тебя, похабника, под угрозой вечных мук не потерплю возле себя. Пойми это и уходи. Лучше уходи, пока жив!
Она примолкла, настороженно вглядываясь в густую тень у двери, где едва угадывалась высокая мужская фигура. Маше невдомек было, что незваный гость уже полумертв — но не от страха, а от счастья, от почти непереносимого облегчения, слишком внезапно сменившего все его ревнивые, ядовитые опасения. Он хотел сказать что-то, прояснить недоразумение — но губы онемели, не слушались.
Маша вздохнула и неловко, быстро перекрестилась левой рукой, правой сжимая пистолет.
— Ну, прости меня, господи, — сказала она тихо, устало. — А ты прощайся с жизнью, Бахтияр. Пришел твой час!
Князь Федор не видел, но ощущал, как Машин палец медленно нажимает на курок, а тот неудержимо клонится к огниву. И за миг до того, как искра выбила бы заряд из ствола, он вдруг прорвался сквозь свое оцепенение, и смог сделать шаг вперед, и протянуть руки, и сказать:
— Милая! Люблю тебя!
Даже если бы она успела выстрелить, она должна была услышать это.
* * *
Секунду или две Маша так и сидела, держа нацеленный пистолет, и тем же неведомым чувством князь Федор ощутил, как пальцы ее медленно слабеют, освобождая спусковой крючок, и курок послушно ложится на свое место, а неутоленная ярость искры постепенно угасает.
Он сделал еще шаг, и еще, вышел на свет, но тут же понял, что Маша его не видит: она сидела, закрыв глаза, и слезинки медленно сбегали по щекам из-под крепко зажмуренных век.
Князь Федор присел на край кровати, положил руку на Машино окаменелое запястье и принялся легонько поглаживать его, пока не ощутил, что мертвая хватка пальцев ослабела. Тогда он взял «терцероль», еще раз мимолетно восхитившись этой смертоносной красотою, и положил его куда-то в сторону. А потом осторожно опустил дрожащую Машину руку на одеяло.