Читать интересную книгу Петр Великий - Казимир Валишевский

В Полтаве целые сутки были потеряны Меншиковым перед преследованием, которое, последуй оно тот же час за поражением шведов, неминуемо отдало бы в руки русских Карла с остатками побежденной армии. Когда ему удалось нагнать Лёвенгаупта на берегу Днепра, король уже успел перейти на другой берег, и фаворит, имея с собой только большой отряд кавалеристов, оказался в довольно затруднительном положении. Только счастливая звезда его и дерзость помогли ему выпутаться из беды: он сделал вид, что вслед за ним идет вся победоносная армия; в рядах побежденных произошло смятение, они поддались обману, и Лёвенгаупт пошел на капитуляцию.

Административные способности Меншикова служили ему главным образом для того, чтобы разбогатеть. Он почти все время нагло, безнаказанно воровал. Правда, в 1714 году чрезмерные его грабежи повлекли за собою расследование дела, которое длилось бесконечно. Но фаворит был изворотлив: он предъявлял старые счета, по которым в свою очередь являлся кредитором казны на суммы, гораздо большие, чем те, которых от него требовали, а когда через четыре года новый донос застал его врасплох, он обратился к Петру приблизительно со следующими разъяснениями:

«Разведчики и доносчики сами не знают, что говорят и что делают. Они запутались в мелочах. Если они хотят называть воровством присвоение тех сумм, которыми я мог располагать по своему усмотрению, они очень ошибаются в количестве. Да, присвоил себе те сто тысяч, о которых говорит Негановский; да и мало ли, что я еще брал себе! Я даже и счесть не в состоянии. После Полтавской битвы я нашел в шведском лагере значительные суммы и выделил себе из них двадцать тысяч червонных с лишним, и ваш управитель, Курбатов, честный человек, в несколько приемов доставил мне другие суммы из вашей кассы, монетами и слитками; в Любеке я велел выдать мне пять тысяч дукатов; в Гамбурге вдвое больше; в Мекленбурге и в Германских владениях, в Швеции двенадцать тысяч талеров, в Данциге двадцать тысяч. Всего не вспомнишь! Я по-своему воспользовался данною мне властью. Я в крупном виде действовал так, как другие в мелочах. Если я был неправ, надо было давно остановить меня»…

Петр был обезоружен. Он чувствовал себя соумышленником. Он еще раз закрыл глаза на все. Но доносы преумножались. Кредит в 21 000 рублей, ассигнованный в 1706 году на ремонт войсковых лошадей, вдруг исчез. Вор был все тот же самый. Дело на этот раз подлежало военному суду; тот осудил виновного на лишение прав и состояния. Петр помиловал его. Следствие продолжалось; оно влекло за собою другие расследования; присоединилось обвинение нарушений прав в Польше, в Померании, в Петербургской губернии. Всюду царский диктатор налагал свою руку; не было ни одной губернии, ни одного административного округа, которое миновало бы его рук. Царю это начинало надоедать. Ненасытная алчность его друга угрожала создать монарху дипломатические недоразумения. Голландский посол обвинял ревельского губернатора Зотова в вымогательстве у голландских купцов денег, которые он делил с Меншиковым. Расположение монарха к фавориту с каждым годом охлаждалось; отношения их становились мало-помалу отдаленнее. Наконец дошло до того, что Петр однажды так рассердился, что пригрозил неисправимому грабителю вернуть его к прежней должности. В тот же вечер царь увидел его в поварской одежде с лотком на голове, выкликающего: «Пироги горячие»! Царь рассмеялся. У этого мошенника была не одна зацепка. Он имел всегда верную, неизменную поддержку в Екатерине. Она была когда-то его любовницей и не забывала этого. Он пользовался также страстною любовью Петра к сыну от второй жены, маленькому Петру Петровичу, чтобы расположить к себе царя; в отсутствие Петра он часто писал ему, сообщая ему все новости о его «бесценном сокровище», рассказывая, как тот играет в солдаты, изображая его лепет, восхищаясь его проказами.[13] Но главное, он всегда оставался человеком, на которого можно было положиться во всем, кроме честности, на которого всегда можно было рассчитывать, что он сумеет помочь царю, заменить его, благодаря своей энергии, решимости, предприимчивости, находчивости, которые никогда его не покидали. Посланный в Финляндию с отрядом войска, Апраксин рисковал умереть с голоду. Петр был в отлучке. Совет, созванный на помощь, ничего не решил; купцы отказывались выдавать что бы то ни было в кредит; казна была опустошена. Меншиков сделал распоряжение выломать двери магазинов, забрал все, что ему нужно из провианта, и отослал в Або. Поднялся крик о насилии; сенаторы, заинтересованные в продаже ржи, сделали вид, что хотят арестовать фаворита. Но он выдержал бурю и, по возвращении царя, на этот раз без труда оправдался. Его решительная мера спасла финляндскую армию.

В его пользу говорило и то, что те, которые уличали его, сами не стояли на должной высоте. Один из них, Курбатов, сам должен был сознаться в покраже в 1721 году и присужден был к уплате штрафа.

Таким образом, Меншиков отстаивал себя до конца, все более и более подвергаясь нападениям, но все же держался. В 1723 году Екатерина в двадцатый раз пыталась защитить своего протеже, но Петр резко оборвал ее: «Меншиков на свет явился таким же, каким живет век свой: в беззаконии зачат, в гресех родила мать его и в плутовстве скончает живот свой, и если не исправится, то быть ему без головы»! Прежняя привязанность отжила. Даже остроумие Данилыча, которое столько раз, рассмешив царя, вызывало его снисходительность, перестало его выручать. Войдя однажды в дом счастливого выскочки, так любившего пышность, Петр к изумлению своему увидал голые стены, без мебели. Что за разорение?

– Пришлось продать обои и мебель, чтобы выплачивать наложенный на меня штраф.

– Так сейчас же выкупи все, что продал, а не то я увеличу вдвое штраф.

Очарование разрушено. Меншиков лишился председательства в военной школе; у него отняли 15 000 душ, украденных из бывших владений Мазепы. Смерть Петра застала его наполовину разжалованным. Но при вступлении на престол Екатерины ему все было возвращено с лихвою: он сделался еще могущественнее и уже видел дочь вступающею на престол. Но накануне этого высшего торжества все рушилось, и он дожил век в изгнании, с несколькими копейками в день на пропитание.

Эта вторая половина его жизни не входит в намеченную мною программу настоящей работы; может быть, позднее я возвращусь к ней.

Что бы ни возражали и ни утверждали, этот сотрудник Петра не был слишком умен, но эта сила, которую нельзя не признать. Попавши в руки Петра, призванная служить самой могущественной воле, какая только известна в современной истории до Наполеона, эта сила, брошенная могучим толчком на обширную необработанную степь, какою была в то время Россия, для обработки ее, имела свою ценность. Она побеждала все препятствия, разбивала все преграды; это был могущественный поток, несущий в своем водовороте плодотворные семена, запутанные в тине.

Высокомерный, грубый, корыстолюбивый и жестокий, человек этот не умел любить и не был любим. Когда в 1706 году дом его в Москве загорелся, весь народ радовался. Петр этим не смущался. Он всегда оказывал тайное предпочтение тем слугам, которые помимо его не могли рассчитывать ни на что и ни на кого.

II

Я подхожу к сподвижникам второстепенным. Некоторые из них принадлежали к старинным дворянским родам, но они не самые интересные. Призванный после смерти Лефорта управлять адмиралтейством и польским приказом, министр иностранных дел этой эпохи, Федор Алексеевич Головин, не был ни моряком, ни дипломатом. Он женил своего брата, Алексея, на одной из сестер Меншикова; за него все делал Ягужинский, которого Петр в свою очередь оценивал по достоинству. Головин с важностью носил компас, как отличительный знак занимаемого им положения: в этом вся его заслуга. Генерал адмирал Апраксин, сменивший его в 1706 году, несколько значительнее, но опять-таки обязан большею частью своего превосходства и успехов присутствию в адмиралтействе норвежца Крюйса. Поэтому он завидовал этому, подчиненному ему, сопернику и с постыдной поспешностью воспользовался случаем от него избавиться. Вследствие гибели одного судна, происшедшей благодаря неправильно истолкованному сигналу, военный совет под председательством генерал-адмирала приговорил чужеземца к смертной казни. Нерыцарский поступок со стороны потомка семьи, претензия которой на аристократичность, впрочем, оспаривается некоторыми генеалогами!

Петр заменил смертный приговор вечной ссылкой, из которой Крюйс скоро возвратился, так как с его отъездом в адмиралтействе все пошло вверх дном.

Управление посольским приказом с титулом канцлера перешло после Головина к Гавриилу Ивановичу Головкину, представлявшему собой еще одно декоративное ничтожество. Положив начало системе, которой Екатерина II дала еще большее развитие, Петр часто отделял титул от исполнения возлагаемых им обязанностей, что позволяло ему легче удовлетворять своему вкусу в выборе фаворитов более низкого происхождения. Низводя титулованного министра до фигуральной роли, он находил для действительной службы своей внешней политике Остерманов и Ягужинских. Друг детства государя, позднее самый обычный товарищ его удовольствий и дебошей, и кроме того родственник его со стороны Нарышкиных, Гавриил Иванович имел привычку держаться со своим государем тона наставника, и в одном из официальных писем он пишет ему в таком тоне: «Ваше Величество соблаговолили приписать мою подагру злоупотреблению удовольствиями Венеры, я считаю своим долгом сообщить Вашему Величеству по этому поводу истину, которая заключается в том, что болезнь происходит скорее от злоупотребления напитками». По честности Головина можно отнести к низшему рангу. Ходили слухи, что он пользовался определенным содержанием от Мазепы. В декабре 1714 года Петр его упрекал при полном составе сената в казнокрадстве; он вынужден был сознаться, что пошел на это при фуражировке армии сообща с Меншиковым.