Читать интересную книгу Рука-хлыст - Виктор Каннинг

Я почувствовал, как рядом со мной дрожит Кэтрин, но от холода или от волнения, сказать не мог.

Невидимый режиссер снова принялся за дело, и бархатная ткань соскользнула с саркофага. Под ней оказался большой стеклянный ящик. И в этот момент внутри ящика зажглись лампы.

Он лежал там, на небольшом золотом ложе, одетый в военную форму.

Пригнувшись, мы наблюдали за происходящим. Сидящие в зале встали и по очереди, спокойно и неторопливо, словно согнувшись под тяжестью огромной невидимой ноши, которую они носили на своих плечах много-много лет, поднимались и подходили к саркофагу. Обходили его вокруг, а затем возвращались на место. Охранники по-прежнему стояли у дверей, не глядя ни на людей, ни на саркофаг, — солдаты на посту, удаленные от основных событий, но бдительные, верные отданному им приказу и ждущие следующего, который заставит их перейти к действиям.

Я вспомнил слова Малакода насчет политиков: «Целесообразность — вот единственный Бог, которого они знают». Съезд, который должен состояться в Мюнхене, подложит бомбу под стол каждого в мире кабинета. Вадарчи знал, о чем писал в «Пятне позора». «Искупление» почти ничем не отличалось от воинствующего крика «Смерть язычникам!». Я также понял, почему Мэнстон и тот человек с деревянной ногой стремились проникнуть в сердцевину этой организации, я понял, почему Говард Джонсон и фрау Шпигель шли по этому следу. Произошла утечка информации, но ни одна из служб безопасности не поверила бы другой. Все они хотели одного: чтобы предмет поклонения не был предъявлен. Все работали независимо друг от друга, из страха, что в последний момент те, кто захватят саркофаг, могут вспомнить о «целесообразности» и отказаться от уничтожения тела, а может быть, даже решат и впрямь преподнести его как святую реликвию ради какой-то внезапной политической выгоды. Малакод был евреем. Немецкий фашизм, партия «Искупление», неонацизм — все это отголоски существовавших на протяжении многих веков трагедий, и Малакод видел, какая опасность грозит его народу, и он руководствовался собственными соображениями, стремясь к уничтожению реликвии точно так же, как и остальные, но не доверяя никому из них.

Алоис заговорил снова. Теперь его все время прерывали вопросами, и он подробно рассказывал о том, как тело Гитлера было изъято из бункера, как тщательно запутывали след, о том, как тело забальзамировали и где хранили. Голоса звенели у меня в ушах. Я слушал как зачарованный, а потом подумал вдруг, что доказательства, представленные свидетелями, невозможно будет проверить.

Но две вещи я понял без всяких доказательств: что тело в гробу не было телом Гитлера, а Алоис не был его сыном. Кое-что понимаешь на инстинктивном уровне. Твой мозг сам высчитывает и забраковывает искусственное и плотно закрывается, не воспринимая уже чуждое прикосновение чего-то чересчур странного, точно морской анемон, когда в него ткнешь палочкой. Если поверил во все это, значит, трава голубая, а небо — зеленое, но никто пока что не отмечал ничего подобного.

Но все это не имело никакого значения. Профессор Вадарчи, я думаю, именно он, сделал все, чтобы эта фальшивка выглядела подлинной. Документы, выложенные рядком, тело какого-то неизвестного, может, одного из прежних двойников Гитлера, облаченное в униформу, — все это в красивой обертке было предъявлено Алоису очень давно, когда его голос только начал ломаться, а на груди появилась первая поросль.

Алоис действительно верил. Достаточно было понаблюдать за ним и послушать его речи. Это было подлинным произведением искусства. Мэнстон, ей-богу, сказал бы то же самое.

Стоит только выставить этот шедевр на съезде в Мюнхене, и начнутся беды. Люди будут верить в то, во что они хотят верить. Под их возбужденные крики им представят фальшивую реликвию, и все увиденное пробороздит в их сердцах тот путь, по которому они захотят следовать. Это была самая искусная подделка за всю историю, и Вадарчи выиграет, если он сумеет продержаться до тех пор, пока не доставит свой бродячий цирк в Мюнхен.

Я взял Кэтрин за руку:

— Пойдем.

Но оторвать ее от зрелища было равносильно тому, что попытаться вытащить из бутылки плотно засевшую пробку. Мне пришлось дернуть ее за руку.

Пока мы шли назад, я все время спрашивал себя: если об этом уже известно Сатклиффу, компании Шпигеля, Малакоду, почему они ничего не сообщат в Бонн? Наверное, им хотелось ощутить запах гнилья на собственном дворе.

Глава 19

Любовь — самая странная вещь на свете

Кэтрин беспокойно расхаживала по комнате, и, когда она спросила: «Что все это значит?», — я уловил в ее голосе истеричные нотки. Когда же я пытался ей объяснить, она явно меня не слушала. В конце концов я схватил ее за руку и усадил рядом с собой на диванчик.

— Просто посиди и послушай. Я говорил тебе, что все это нам не по зубам, и мы не можем даже и пытаться получить какую-то выгоду. Так что давай скорее выбираться из этого ада.

— Думаешь, все это начнется в Мюнхене?

— Да. И все заинтересованные сбегутся туда. Они догадываются, а может, знают, что им предстоит узнать, они начнут готовиться к новой расстановке сил.

— Не понимаю.

— Многие не верят слухам. Единственное, что сейчас нужно, это задавить всю компанию. Вот зачем они здесь. Чтобы найти это место, захватить Алоиса и тело Гитлера и уничтожить обоих, чтобы никто никогда не узнал обо всем этом. Среди присутствующих я увидел двоих, которые, точно знаю, оказались здесь именно с этой целью. Очевидно, возникли некоторые трудности, поэтому мы должны убраться отсюда до того, как тут начнется заварушка.

Синие глаза Кэтрин были широко раскрыты от волнения, она бросила на меня решительный взгляд:

— Ты их знаешь?

— Да. Может быть, знает и Алоис. Но я не уверен, что он станет рисковать. Он слишком хитер. После того как все исчезнут, он заметет следы и скроется в каком-нибудь другом месте.

Так или иначе, но нам нужно выбираться, и причем как можно быстрее. Лотти, тебе и мне.

— Но мы не можем сбежать до завтрашней ночи.

— Будем надеяться, что нам не придется сидеть здесь слишком долго. Вот здесь. — Я вынул маленькую коробочку фрау Шпигель и протянул ее Кэтрин.

— Что это?

— Внутри несколько таблеток. Завтра вечером ты должна подбросить одну Хессельтоду. Сможешь?

Она кивнула, улыбаясь, и ее глаза засверкали.

— Это убьет его?

— Нет, только вырубит. Но не убьет. Одной таблетки хватит, чтобы он выключился на час — этого нам будет достаточно. Ты подождешь, когда он заснет, вытащишь ключ и поднимешься сюда. И не объясняй ничего Лотти до тех пор, пока Хессельтод не отключится.

Кэтрин кивнула:

— Хорошо. Но моя голова — она кругом идет от всего увиденного. — Кэтрин наклонилась и легко поцеловала меня в губы. — Ты очень умный. Ты спас меня от замужества с Алоисом, и благодаря тебе я не замешана во всю эту историю.

— Да, это очень крупное дело. И я тебя спас.

— Значит, мы ничего не можем сделать до наступления завтрашней ночи?

Я встал и притянул ее к себе:

— Я бы не сказал.

Она улыбнулась, поцеловала меня и крепко обняла. А когда отпустила руки, я чуть не упал.

— У нас был трудный вечер. Давай выпьем и ляжем спать.

— А здесь есть кровать?

— В другой комнате. Правда, там нет ни простыней, ни одеял.

— А зачем они нам?

Она прошла через комнату, открыла дверь спальни и заглянула в нее. Я подошел к шкафу и налил нам бренди.

Кэтрин вернулась ко мне. Я стоял, держа в обеих руках по стакану, она подошла вплотную и коснулась моих губ губами.

Потом засмеялась, взяла у меня стаканы и сказала:

— Ты иди первый.

Я прошел в спальню, плюхнулся на кровать и стал смотреть на дверной проход, который освещался маленькой лампочкой из гостиной.

Я услышал, как она сбросила туфли, и представил, что слышу, как она снимает платье. Через минуту-другую Кэтрин появилась. Ее распущенные волосы, пушистые, блестящие, мягко струились по плечам. Она была обнажена, и на фоне света, льющегося из задней комнаты, четким силуэтом вырисовывались ее бедра, руки, крепкие, словно очерченные тонким серебряным контуром, ноги... Я внезапно ощутил сухость в горле.

Кэтрин подошла к кровати, держа в руках стаканы, и я прошептал:

— Ты такая красивая, ради Бога, дай мне выпить.

Она улыбнулась и, не приближаясь, протянула мне стакан:

— Красивая? Ты видел меня в дверях?

— Видел. Я всегда буду смотреть на тебя так. Возьмем солнце, луну и звезды и запрем их в холодильнике. Мне они не нужны. Ты — вот все, что отныне мне нужно.

Я поднял стакан и выпил, а она подняла свой и тоже выпила.

— Как красиво все, что ты мне сказал. Ты всегда будешь говорить мне такие слова?

— Всегда.

Я уже не мог тратить времени попусту:

— Иди ко мне.

Она поставила свой стакан на столик рядом с кроватью. Не знаю, что я сделал со своим. Я куда-то начал проваливаться.