Читать интересную книгу Колыбельная - Владимир Данихнов

Оля прижималась щекой к плечу Кошевого. Гордеев думал, что после его рассказа она отодвинется от Кошевого, но она не отодвинулась, наоборот, обняла его, со страхом глядя на пистолет, лежавший у Гордеева на коленях. Если пристрелить их обоих, со скукой подумал Гордеев, меня посадят, а может, и нет; может, отец меня отмажет, дадут условный срок, да какая разница дадут или нет, я смогу жить и так и этак, не думая ни о чем, ни о чем не переживая, не считая еды и сна; так живут многие, почти все, и я тоже смогу так жить, зачем мне быть другим. Его и впрямь стало клонить в сон. Я не спал трое суток, подумал Гордеев, и вот результат: заторможенный и вялый, как полудохлая рыба на прилавке. Сейчас Кошевой кинется на меня, схватит пистолет и выстрелит мне в голову; наверное, так будет лучше, потому что я пес, которого давно пора усыпить.

Однако Кошевой не спешил кидаться на него. Он поднял лицо, мокрое от слез, и умолял срывающимся голосом:

–Пожалуйста… не надо… пожалуйста…

Гордеев молчал.

–Я не хочу,– сказал Кошевой,– я только недавно… ну… проснулся… нашел смысл… то, ради чего можно жить…– Он бросил взгляд на Олю.– Не хочу… пожалуйста, не надо…– Его руки тряслись, он попытался взять бокал с шампанским, но уронил его, и шампанское полилось на пол, покрывая старый паркет белой пеной.

Гордеев молчал.

–Это не я,– горячо заговорил Кошевой, ладонью вытирая выступивший на лбу пот,– клянусь, это не я; но я знаю человека, который это сделал или, по крайней мере, передал убийце ваши слова про ботинок и про этот чертов телефон, я рассказал ему всё, в этом моя вина, но, клянусь, это не я, я не убивал, я никого в жизни не убивал, мне даже страшно об этом подумать, потому что я сам до чертиков боюсь смерти; господи, Гордеев, вы бы знали, как я боюсь; пока я не встретил Олю, я просыпался среди ночи и слышал чье-то отвратительное дыхание в темноте, я включал свет, но никого рядом не было, и я всю ночь сидел со светом, как маленький ребенок, я боялся спать, потому что мне казалось, что я умру во сне, просто не смогу выбраться из пропасти сна; ястолько лет ходил в качалку, сам не зная зачем, жил в одиночестве, стоя на пороге, за которым ничего нет; вы понимаете меня, Гордеев? За этим порогом ничего нет!!– Он почти хрипел от натуги, потому что произнес подряд без запинки большое количество слов; его глаза вылезли из орбит, а ногти впились в обивку дивана.

Оля как сумасшедшая гладила его по руке, приговаривая: «Хватит… милый мой… пожалуйста… не надо», словно боялась, что ее возлюбленный превысит отведенный ему лимит слов и свалится замертво.

Гордеев молчал. Он не верил Кошевому, считая его слова жалкой попыткой оправдаться; но он вспомнил об интуиции, которая в первую или вторую их встречу подсказала ему, что из Кошевого не выйдет преступника; он слишком прост, и для счастья ему не нужны расчлененные тела людей и кровь, вытекающая из колотых ран; ему нужна отчаявшаяся женщина, вроде этой Оли, с которой можно поговорить при свете свечи о чем-то глубоко личном. Гордеев поднялся с пистолетом в руке, еще не зная, как поступит. Он увидел на стенах обрывки прозрачного скотча и прямоугольные участки, где было меньше пыли; здесь когда-то висели плакаты, которые отвлекали Кошевого от страха смерти, но он сорвал их, когда они перестали справляться со своей задачей, и попытался отыскать иной путь. Быть может, подумал Гордеев, этот человек заслуживает толики уважения. Он сделал шаг назад, потом – вперед, пытаясь собраться с мыслями. Его безудержно клонило в сон, но он понимал, что сегодня ночью спать не придется.

–Вот что, Кошевой,– сказал он,– одевайтесь: мы поедем к человеку, с которым вы якобы делились информацией по делу Молнии.

–Прямо… сейчас?– заикаясь, уточнил Кошевой.

–Прямо сейчас,– подтвердил Гордеев и поклонился Оле.– А вам, Оля, я бы советовал взять такси и ехать домой.

Оля долго не отвечала. Она смотрела на Гордеева, как на врага: он и был врагом ее надежды на семейное счастье. Она не слушала, что он говорит Кошевому и что Кошевой отвечает, потому что никогда не вмешивалась в разговоры мужчин; ей казалось, что она всё равно не поймет, о чем речь. Она уловила одни лишь интонации: Гордеев в холодных выражениях лишал Кошевого надежды на будущее, а Кошевой, лишенный надежды, плакал как ребенок. У нее сердце кровью обливалось, когда она видела, как он плачет. Она хотела вскочить и закричать на Гордеева, чтоб он убирался, а потом со всего маху ударить его по лицу; пусть он выстрелит в нее, пускай она умрет, но напоследок она хорошенько ему врежет и плюнет в это бледное усмехающееся лицо; ничего этого она, однако, не сделала. Она потупилась и прошептала:

–Вы так милы.

И пошла одеваться.

Глава четвертая

Посадив Олю в такси, Кошевой и Гордеев двинулись к служебной машине. Кошевой сел за руль, а Гордеев устроился на заднем сиденье, наблюдая бритый затылок бывшего напарника. В салоне было темно. Они видели, как разворачивается такси, как летит грязь из-под колес, как водитель выруливает на освещенную дорогу и пропускает несущийся на огромной скорости черный «вольво», а затем неторопливо уезжает прочь, чтоб никогда больше сюда не вернуться. Кошевой шевельнулся на переднем сиденье. Гордеев на всякий случай приготовил пистолет. Если я выстрелю в него на ходу, подумал он, мы разобьемся. Он нахмурился, соображая.

–Скажите, Кошевой, теперь, когда мы остались одни: вы нарочно выдумали байку о человеке, которому всё рассказывали? Хотели избавиться от Ольги? Надеетесь, что она позвонит в полицию? Или вам не хочется, чтоб она видела, что произойдет дальше?

–Это не байка,– прохрипел Кошевой.– Вы сами… увидите.

–Прекрасно. Тогда поехали.

–Вы всё… разрушили,– пробормотал Кошевой.

–Разве?– удивился Гордеев.

Кошевой кивнул:

–Я думал: вот оно… а вы разрушили… Зря я к вам пришел тогда…

Гордеев не ответил, потому что ответ тут не требовался. Автомобиль двигался мягко, усыпляюще. Гордеев подумал, что если уснет в машине, то, скорее всего, не проснется. Он подумал об этом без страха, как будто смотрел остросюжетный фильм с собой в главной роли, сидя в зале, где от жующих людей пахнет попкорном и пивом. Он попытался вспомнить, когда в последний раз ходил в кино; кажется, это было одиннадцать или двенадцать лет назад, в конце мая, он тогда учился в Академии ФСБ. У них было практическое занятие: надо было проследить за условным шпионом так, чтоб он не заметил слежки; конечно же, он заметил и на следующий день явился к ним на теоретическое занятие, маленький вредный хорек, как назвал его про себя Гордеев, и в обидных выражениях поведал, где и как они прокололись. В то время у Гордеева был приятель по фамилии Шипик. Он сказал Гордееву после обеда: да ну их в задницу эти занятия, пошли лучше в кино. И они пошли в кино. Шипик весь сеанс ржал как лошадь, заставляя сидевших впереди оборачиваться. Но никто ничего не сказал Шипику, потому что он был крупный парень. Затем они направились в кабак. Шипик выпил пару кружек пива и стал задирать парочку за соседним столиком. Парочка не знала, как поступить. Мужчина бубнил: отстаньте от нас, чего вы пристали, отстаньте, пожалуйста, ну что вы делаете, вы ведь унижаете меня… Его спутница краснела и барабанила пальцами по столу. Гордеев сидел рядом с Шипиком, тупо разглядывая лужицу пролитого пива на столешнице; унего болела голова. Шипик обнимал Гордеева за плечи и ржал.

–Эй, братан,– говорил Шипик, повернувшись к соседнему столику,– сейчас мы с моим другом набьем тебе морду. Почему? Потому что нам твоя рожа не нравится, вот почему. А ты че смотришь, козочка? Давай лучше к нам, мы с моим другом покажем тебе, какие бывают настоящие мужики, ишь, отвернулась, фифочка, сейчас я твоему кавалеру начищу рыло, если не сядешь сюда, смотри, я даже стул тебе приготовил; ну же, садись быстрее, я же вижу, что ты хочешь, вон как глазки заблестели, можешь прямо мне на колени садиться, я тебе покажу своего дружка, га-га-га, тебе понравится мой дружок, он любит ласковые женские губки; аможет, ты хочешь прокатиться на мохнатом мотороллере? Я тебе устрою прогулку за небольшую плату, га-га-га, тебя ждут незабываемые ощущения, совсем недорого, га-га-га.

Хватит ржать, тихо попросил Гордеев. Шипик удивленно посмотрел на него; он подумал, что ослышался, и переспросил: че? Гордеев ударил его кулаком, чтоб в следующий раз Шипик не думал, что ослышался. Шипик, не ожидавший такого подвоха, с грохотом повалился на пол. Лицо у него сделалось обиженное. Гордеев поднялся и вышел из темноты прохладного бара. День был жаркий. Волны горячего воздуха растекались над тротуаром. Гордеев остановился в тени, чтоб унять головную боль, и закрыл глаза; он услышал голос мужчины, которого задирал Шипик, и торопливое цоканье каблучков по асфальту. Открыл глаза: мужчина уходил, гордо подняв голову, а девушка пыталась его догнать.