Бегство Ленина стало потрясением для большевиков – членов Совета. Они (да и я, грешный) считали, что Вождю и партии брошено тяжкое обвинение. Вождь обязан предстать перед судом и оправдать себя и партию…
Поздно ночью ко мне явился Коба. Я сказал ему об этом. Он засмеялся.
– Запомни: Вождю дозволено все. Как Юпитеру. Что хочет Ильич? Быть на свободе. Он боится тюрьмы. И он будет на свободе, а чья-то обязанность – оказаться в тюрьме и на суде разоблачить ложь против партии. Понял? Тогда поехали. Я поселил Ильича у Аллилуевых.
Мы приехали на знакомую квартиру к Аллилуевым. Ни детей, ни родителей не было. В гостиной на диване сидели Крупская, Орджоникидзе и Зиновьев.
Вероятно, квартиру освободили для совещания. Ленин расхаживал по маленькой гостиной, останавливался, потом снова нервно ходил. У окна стоял Свердлов. Он, видимо, и организовал это спешное заседание. Сейчас оставшиеся на свободе члены ЦК должны были решить – идти Ленину в суд или нет.
Заговорил сам Ильич:
– Идти или не идти? Сей гамлетовский вопрос, батеньки, мы с Григорием (Зиновьевым) решили положительно… – И Ленин вопросительно посмотрел на собравшихся.
Крупская тотчас перебила:
– Володя, все ли ты обдумал?
– Мы с Григорием, – будто не слыша, продолжал Ленин, – явимся на суд и зададим хорошую трепку этим лицемерам, повапленным гробам… Все их высказывания, вся их культурность – только разновидность квалифицированной проституции!
Ничего, возьмем власть, церемониться не будем! – Как обычно, он легко входил в раж. Но потом тон стал элегическим. – Попрощаемся, друзья, кто знает, свидимся ли.
Он поцеловал Селедку. Полагалось заплакать, но она не плакала. Молча посмотрела на Свердлова. Тот сразу заговорил:
– При всем уважении к вашему смелому решению, Владимир Ильич, должен заявить, что это не ваше личное дело. Вопрос касается всей партии, лишившейся ныне почти всех лидеров. Что скажет товарищ Коба?
– Здесь и говорить нечего. Что они хотят сделать с товарищем Лениным? Отправить в тюрьму? Отнюдь. По нашим сведениям, до тюрьмы Ильича не доведут, убьют по дороге. Товарищу Ленину идти на суд нельзя!
Тотчас поднялся Орджоникидзе, он был краток:
– Согласен с Кобой.
Свердлов закончил:
– Предлагаю такое постановление ЦК: «Ввиду опасности для жизни товарища Ленина запретить ему являться на суд. Поручить товарищу Кобе обеспечить безопасность Вождя партии в подполье». Кто «за»?
Дружно все подняли руки – единогласно. Ильич, потупясь, слушал. Более он не проронил ни слова. На лице его была печальная покорность – «с партией не поспоришь». Та самая, которую через много лет я увижу на лице Кобы, когда для него будут создавать невиданную охрану.
Зиновьев все это время молчал.
– Теперь второй вопрос, – сказал Свердлов. – Стоит ли товарищу Ленину оставаться в опасном Петрограде?
– Не стоит, – сразу же ответил Коба. – Мы вывезем его сегодня же из города. И Григория вместе с ним. Чтоб не скучно было, – засмеялся Коба. – Я уже подготовил безопасное жилище. Попрошу поручить мне и товарищу Фудзи всю операцию.
Я понял: пьеса была хорошо отрепетирована. И если Свердлов стал доверенным лицом Ленина, то мой друг Коба оказался куда важнее: он стал его охранником…
Решено было вывезти Ленина ночным поездом в Финляндию.
Как только члены ЦК покинули квартиру, Коба занялся маскировкой. Он вынул из кармана знакомую мне бритву и сначала ловко побрил пухлые щеки Зиновьева.
– Только не зарежь нашего товарища, динь-динь, – веселился Ильич.
– Зарежу, обязательно зарежу, – смеялся Коба. (Думаю, через много лет Зиновьев вспоминал эту шутку.) – Мы с Фудзи такими бритвами не раз и не два…
Это правда. В дни эксов, когда у нас не хватало кинжалов…
Незабвенный шалаш
Испробовав бритву на Зиновьеве, Коба посадил к зеркалу Ильича. Будущий Вождь ловко побрил Вождя сегодняшнего. Без единой царапины. После мы услышали, как Зиновьев захрапел в соседней комнате. Ильич принес карту города и начал мучить нас вопросами:
– Если нападут здесь, – тыкал он пальцем в карту, – что будем делать?
– Уйдем через дворы. Я тут все знаю, – успокаивал Коба.
– А если во дворах засада мерзавцев? – не унимался Ильич. Коба терпеливо объяснял, как мы уйдем и в этом случае. Наконец Ильич успокоился и даже согласился отдохнуть перед путешествием.
Коба потом сказал мне:
– Нечего морщиться, дорогой, Ильич не трус. Видно, после казни брата у него необоримый страх перед насилием. Но он может быть и очень храбрым… как во время июльских дней.
Мне кажется, у Ильича было некое психическое отклонение. И потом, после Революции, когда он постоянно, маниакально призывал к беспощадному революционному насилию, думаю, так он побеждал свой постоянный тайный страх перед ним.
В одиннадцать вечера мы разбудили Ленина и Зиновьева. Ильичу надели седой парик и кепку. Стайкой вышли из квартиры. Я, с револьвером, шел первым, Коба, тоже с револьвером, замыкал шествие. На углу встретили полицейского. Он не обратил на нас внимания. Но пришлось замешкаться. Ибо при виде полицейского Ильич ловко нырнул во двор, где мы с великим трудом его отыскали.
На Финляндском вокзале Коба наконец объявил: едем в Сестрорецк.
Еще недавно вокзал видел Ильича на броневике, и вот теперь с этого же вокзала он бежал из столицы…
Сели в поезд. В вагоне Зиновьев тотчас заснул, Ильич не сомкнул глаз.
– Какие нервы у товарища! – говорил он и будил сильно храпевшего Зиновьева, боялся, что мощный храп привлекает к нам внимание.
В Сестрорецке приехали в дом большевика-рабочего Емельянова. Вечером того же дня Емельянов привез нас на берег большого озера, где ждали двое его сыновей. Они перевезли нас в лодке на другой берег…
Мы очутились в зеленом раю. Здесь недалеко от кромки воды стоял шалаш (в таких живут крестьяне во время сенокоса).
Коба и сыновья Емельянова начали разгружать лодку. Носили в шалаш, как выразился Коба, «все необходимое для жизни наших Робинзонов».
Стояла полная луна. Робинзон Зиновьев прохаживался по берегу озера.
– Какая тишина, – восторженно шептал он. – Слышно, как шелестит трава. Слышите? И небо… Полное звезд… Такое в городе не увидишь.
Ильич, задумавшись, сидел поодаль, у воды. Я боялся нарушить его покой.
Но он заговорил сам, и куда менее поэтически:
– Построже надо в Совете с меньшевиками. Не будьте добреньким тютей-соглашателем. Никакого примиренчества с прохвостами. Надо все время разоблачать эту блядскую нечисть…