Обе стороны демонстрировали завидную энергию и выносливость, но вскоре мужчины стали понемногу выдыхаться. Их неукротимые подруги продолжали некоторое время носиться по берегу в поисках еще годных на что-то партнеров или предавались взаимным ласкам, но в конце концов успокоились. Из переметных сумок были извлечены напитки и яства, после чего нагое воинство приступило к пиршеству, лишь изредка прерываемому любовными утехами.
— Веселый народ, — Хавр сплюнул, скорее от зависти, чем от отвращения. — Ни до Заветов им дела нет, ни до зелейника.
— Вот истинные исчадия Изнанки, хоть и обитают здесь не одно поколение. — Ирлеф не говорила, а вещала. — Рано или поздно нам придется столкнуться с ними. На одной земле мы не уживемся.
— Почему же? — усмехнулся Хавр. — От Переправы они не уйдут. Без Переправы им не прокормиться. Пока мы им поперек горла не встали, они нас не тронут. Да и зачем им Дит? Любить мы не научены, внешностью убоги, в лошадях ничего не понимаем, вино готовить и пить не умеем. Даже мечи наши им не по руке.
— Тем не менее к врагам Дита, за которых ты нас выдаешь, они отнеслись со снисхождением. Это о многом говорит.
— Просто дитсы им отвратительны. Они считают нас лицемерами, скрягами, трусами и кастратами.
— А нам отвратительны эти похотливые кровопийцы!
— И все же какое-то время придется терпеть их общество. Постарайся пореже открывать при них рот. — Хавр подобрал свой пустой мешок, заглянул в него и снова бросил на землю.
Златобронники, одевшись и разобрав оружие, уже садились на коней. Несколько всадников трусцой направились к нам. Их мечи покоились в ножнах, а дротики в колчанах.
Женщина, ехавшая впереди, была легко ранена — сквозь бинты, элегантным тюрбаном покрывавшие ее голову, проступила кровь. Поочередно оглядев всех нас, она спросила что-то, обращаясь ко мне.
— Прости, любезная, но я не понимаю вашу речь, — смиренно опустив глаза, ответил я.
— Значит ли это, что единственная понятная тебе речь — речь горожан? — холодно осведомилась она, легко перейдя на язык дитсов.
— Нет. Мне понятна речь очень многих народов.
— Тогда ответь, кто ты такой и куда держишь путь?
— В этот мир я низвергнут помимо своей воли бедствием, которое одни здесь называют Сокрушением, а другие Перемежевкой. Единственное, к чему я стремлюсь сейчас, это вырваться отсюда на волю, дабы продолжить свой путь, цель которого известна лишь покровительствующим мне высшим силам.
— Твои спутники родом из Дита? — Лицо женщины-воина было холодно и высокомерно, не верилось, что совсем недавно она с безоглядной страстью предавалась свальному греху.
— Да, любезная, — я чувствовал, что врать ей нельзя. — Но они не враги вам. Мы пройдем Переправу, и вы никогда больше не услышите о нас. Прошу тебя, не препятствуй нам.
— Человек, стоящий справа от тебя, женщина?
— Это моя жена.
— Почему она смотрит на меня с ненавистью?.. Пусть говорит сама.
— Что я должна сказать? — тихо вымолвила Ирлеф. — Что именно тебе хотелось бы услышать? Слова благодарности за спасение? Изволь. Может, ты ждешь, что я стану восхищаться вашими ратными подвигами? Отнюдь. Среди них, — она указала на груду растоптанных трупов, — было немало случайного люда, вовсе не желавшего вам зла. Так, как вы, поступают только не ведающие законов дикари… Что еще я должна? Выразить восторг по поводу творимого вами разврата? Не могу. От этого зрелища меня тошнит.
— Тогда съешь что-нибудь кислое, — прекрасная воительница едва заметно улыбнулась. — Неужели ты считаешь, что только дитсам открыта безусловная истина? Неужели та жизнь, которую вы влачите, и есть единственно правильный путь человека? Тебя тошнит от нас, а вы нас смешите. Отдав себя во власть евнухов, вы сами стали похожи на них. Жалкие пленники собственных страхов! Вам неизвестна любовь, а верность своему народу вы храните лишь под угрозой смерти. Почему вы ненавидите нас, вольных людей, весь смысл жизни которых в наслаждении — наслаждении тонким вином, изысканной пищей, вражьей кровью, быстрой скачкой, прекрасными телами наших сестер и братьев? Разве мы чем-нибудь досадили вам? Живите за вашими стенами как хотите, только не касайтесь нас. Мы свободный народ, а главное отличие свободы от несвободы — полное презрение к чужим законам, чужим обычаям и чужим суждениям.
— Тогда павшие от ваших мечей бродяги были еще более свободны. Они презирали не только чужие законы, но и чужую жизнь, — возразила Ирлеф. — Но на каждом шагу их свобода обращалась горем для других.
— Презирая кого-либо, мы никогда не навязываем ему своих нравов, а тем более не поднимаем первыми оружия. Ни один из моих соплеменников без причины не задел дитса.
— Вы задеваете нас уже тем, что лучше нас едите, пьете и одеваетесь. Тем, что умеете и любите наслаждаться. Тем, что для вас доступно все запретное для нас. Порождая зависть, вы множите человеческие грехи, а значит — творите грех сами.
— Разве свою еду и питье мы отнимаем у кого-нибудь? Мы берем плату за Переправу, но только с тех, кто может заплатить. Мы честно зарабатываем свой хлеб. Если бы ты только знала, сколько тварей с той стороны хочет прорваться сюда… Впрочем, наша перепалка может продолжаться без конца. Женщины всегда женщины, вне зависимости от того, родились ли они дитсами или златобронниками. Пусть нас рассудит твой муж, человек, видевший другие миры и живший среди других народов. Слух о его силе и мудрости уже дошел до наших владений.
— Боюсь, эти слухи сильно преувеличены, — осторожно начал я. — Долгие скитания, как и долгая жизнь, не добавляют ума. Кто-то ничего не поймет, обойдя небеса и преисподнюю, а кто-то другой, созерцая пламя костра, способен разгадать тайны мироздания. Что я могу сказать по поводу вашего спора… В разных формах он ведется, наверное, еще с тех пор, как люди обрели способность мыслить. Это извечный спор о смысле человеческой жизни, если, конечно, смысл этот вообще существует.
— Так все же существует или нет? — перебила меня всадница.
— Большинство великих умов сходится на том, что смысл жизни существует и является ничем иным, как стремлением к собственному благу. Вот только это благо разные люди понимают по-разному. Для одних оно — смирение, покорность, подавление страстей. Для других — ничем не ограниченная воля, себялюбие, свобода желаний. Кто прав, решать не мне. Каждый, пусть и не всегда, находит в жизни то, что ищет. Это естественное стремление человека. И оно не является злом, пока тот самый человек не задевает неотъемлемые права других людей.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});