в тарелку Карины, были ему не по вкусу. Сама же девушка, удерживая сосиску двумя пальцами, старалась есть так, чтобы масло с нее попадало ей на салфетку, лежащую в ладони.
И только и я Никита являли собой английскую интеллигенцию, которые не ели, а просто пили горячий чай.
– Будто неделю не ел, – вздыхал Данияр.
– Угу, – кивала Карина. – Почему ночью еда кажется особенно вкусной?
– Потому что ночью никто не видит, как ты толстеешь, – лукаво улыбнулся парень и подмигнул моей соседке, тут же получив от неё подзатыльник.
– Я не толстею! – возмущалась она, жуя. – И вообще! Нельзя такое девушке говорить. Ты же не бессмертный?
– Зато теперь отбитый, – потирал Данияр ушибленный затылок.
– Это почему?
– Это потому, что ты мне сейчас так по затылку втёрла, что у меня во лбу трещина образовалась, когда мозг от резкого удара вперед полетел.
– Мозг? У тебя? О чем ты? – издевалась Карина, за что была завалена назад и обхвачена руками парня, который стал пытать её щекоткой. – Всё! Всё! Ты победил! – задыхалась она от смеха, пока Данияр возвращал её в вертикальное положение на стуле. – Чуть не подавилась, блин.
Соседка взяла еще пару салфеток и начала протирать руки после жирной сосиски. Продолжая мечтательно улыбаться, посмотрела на меня, и улыбка почти сразу слетела с её лица. Руки, с зажатой в них салфеткой, замерли.
Ясно. Неслышно вдохнула глубже и оставила кружку в сторону, приготовившись выслушать всё, что вспыхнуло в ее голове при виде моих глаз.
Вряд ли она сможет удивить меня новым прозвищем или оскорблением, но послушать придется.
– Яся, – выдавила Карина сдавлено. – Можно тебя на секундочку?
И, не дожидаясь моего ответа, вышла из-за стола, обошла его и, поймав меня за руку, почти выволокла из кухни в темную гостиную, освещенную камином.
– Что? – спросила я и высвободила свою руку, пока Карина подбирала слова.
– Ты линзу потеряла, – шепнула она. – Пойдём в библиотеке поищем. Может, там случайно выпала. А то я там на тебе как ненормальная висела, может, сколупнула случайно.
– Линзу? – уточнила я.
– Ну, да, – продолжала она шептать и тянуть меня к лестнице, ведущей на второй этаж. – Я так и знала, что ты линзы носишь. Потому что твои глаза кажутся сильно темными. Пойдем, пока парни не заметили. И, кстати, у меня двоюродная сестра всё мечтает о голубых глазах. Даже операцию хочет сделать. Говорит, что карие ей не идут. А ты, наоборот, прячешь голубые глаза под карими линзами. Бывает же. Вам бы с моей сестрой поменяться глазами. Формулировка, конечно, так себе, но смысл ты…
– Карина, стой, – остановила я её на середине лестницы и фразы. – Не нужно ничего искать. Я ничего не потеряла. Линзы остались в общаге.
Девушка застыла. Повернулась ко мне и в полумраке попыталась вглядеться в мое лицо (или глаза).
– Но… – вскинула она руку и указательным пальцем поочередно показала на свои глаза. – А как тогда? Они же…
– Гетерохромия. Один глаз карий, другой – голубой. С рождения, – договаривала я уже шепотом.
С каждым моим словом глаза соседки округлялись всё больше и больше.
– Вау! – выдохнула она, наконец, и, кажется, восхищенно. – И ты всё это время от меня скрывала? Обалдеть! Я хочу от тебя детей. Серьёзно! Четырех. Не меньше.
– Как-то это… странно, – насторожилась я и посмотрела на нее с подозрением.
– А чего странного? – еще немного и я точно начну прикрывать ей веки, боясь того, что от ее глаза вот-вот выскочат. – Да я бы душу продала за такие глаза. Это же… это же космос!
А я бы продала душу за то, чтобы мои глаза стали одного цвета, и неважно – голубого или карего, лишь бы одинакового.
– Только, Карина, – вынудила девушку сфокусироваться на мне и слушать внимательно. – Об этом никому. Ясно? Никто не должен знать.
– Конечно! – нахмурилась она, словно оскорбившись. – Я никому не скажу. Это твой секрет. Но… – запнулась она. – А парни? Они же тоже сейчас всё увидят.
– Никита уже давно знает.
– Никита – это… – протягивала она гласные, что-то вспоминая.
– Клим, – помогла я ей.
– Да ладно?! – ну, вот. Ее глаза опять округлились до невероятных размеров. – А как такое возможно? Значит, я, живя с тобой в одной комнате, не знала ничего, а Клим – знает?
– Он случайно увидел, когда я из душа выходила.
– Из душа? – пропела соседка кокетливо.
– Карина, соберись! – встряхнула я её. – Из общажного душа.
– А, – бросила она коротко и даже несколько разочаровано. – Всё, я поняла. Я могила. Никому не расскажу, только пообещай мне, что больше не будешь от меня прятаться. Ты же, наверное, в каких-нибудь туалетах или в темноте линзы надеваешь и снимаешь? А это опасно.
– Я… я попробую. Хотя, в этом нет ничего интересного и сложного. Я имею в виду, в надевании и снимании линз. Со стороны это даже противно.
– Не выдумывай! – отмахнулась она. – Противно будет, если линза в толчок упадет.
– Пообещай, что никому не расскажешь.
– Я клянусь тебе. Всем, чем хочешь, клянусь, – её лицо в один миг стало абсолютно серьёзным. В темных глазах отражалась только уверенность и огонь в камине. – Давай, клятву на мизинцах. Как у японцев – юбикири.
– Это обязательно? – со скепсисом посмотрела на её оттопыренный мизинец.
– Это стопроцентная гарантия того, что я буду держать язык за зубами, – заверила меня Карина. – Для японцев, по крайней мере, в анимэ, это очень серьёзная клятва. Давай.
– Но мы же не японцы, – шепнула себе под нос и подставила ей мизинец, который она сразу переплела со своим.
– Правда, там клятва про то, что если я солгу, то проглочу тысячу иголок и отрежу себе палец. Но специально для нас сформулируем так: если я проболтаюсь, то ты можешь придушить меня во сне подушкой, побрить налысо и, если будет угодно, то и палец можешь фигакнуть.
– Звучит серьёзнее, чем положить руку на Библию, – сыронизировала я и разомкнула наши пальцы.
– Подожди! – Карину снова догнала