Героическим усилием воли доцент напрягся и, собрав в кулак ускользающие остатки трезвого рассудка, прислушался.
- ... Ричард велел всем иметь при себе десятидневный запас продовольствия и воды. - Сэр Робер залпом отпил половину кубка и продолжил. - Остальную провизию и все осадное оборудование везли на кораблях. Флот шел вдоль берега, прикрывая наш правый фланг.
Граф начал что-то расставлять на столе, очевидно показывая диспозицию войск.
- Король возглавлял авангард, герцог Юг Бургундский и французы шли арьергардом. Справа море, слева горы - и сарацины наблюдали за нами с каждой вершины, готовясь ударить.
- Погоди, - останавливал его Капитан, а где же был Филипп-Август?
- Х-а-а! - весело рычал его собеседник, этот Август сбежал еще в конце июля[6]
и только его и видели!
- Да, - продолжал захмелевший граф, когда скалы подошли к самому берегу, движение застопорилось. И сарацины атаковали наши тылы! - Удар волосатого кулака заставил подскочить в беспорядке расставленные на столе блюда, кубки, объедки... - Так мы остались без обозов!
Целостная когда-то картина зала давно уже разбилась в голове окончательно захмелевшего господина Гольдберга на много-много маленьких картинок. И они все сильнее вращались. Оскаленный рот графа Робера, ревущее в камине пламя, широко раскрытая пасть какого-то благородного рыцаря, пытающегося запихнуть туда поросячью ногу целиком, дерущиеся из-за кости псы...
- ... а в центре колонны шла кавалерия. Ее левый фланг прикрывали лучники и арбалетчики. Ричард посадил их на телеги и велел прикрыться высокими щитам. Залпами - в каждом залпе по две тысячи стрел и болтов - они просто выкашивали атакующих сарацинов. А крайними на флангах шла наша пехота. Она принимала на себя основной удар сарацинских лучников. - Граф громогласно расхохотался. - Вот только нечестивые ублюдки ничего не могли сделать! На каждом из наших был толстый войлочный поддоспешник и добрая кольчуга! Я лично, - взревел сэр Робер, - видел пехотинца, утыканного десятком стрел! Как этот их дикобраз!!! И парень шел вместе со всеми, держа строй!
Пляшущие перед глазами картинки давно уже слились в какой-то неразличимый взглядом круговорот. И лишь рыкающий голос графа Робера не давал господину Гольдбергу окончательно погрузиться в забытье.
- ...А в центре армии стоял королевский 'Дракон'. Король Ричард велел забрать с одного судна запасную мачту, оковать железом и водрузить на большую телегу. Там, на самом верху развевалось королевское знамя с изображением дракона! И вся армия могла его видеть!
- ... прижали Саладина, и ему уже некуда было отступать. Король назначил командиров авангарда и арьергарда и выстроил войска пятью баталиями. По двенадцать эскадронов в каждой. В авангарде тамплиеры, за ними бретонцы и анжуйцы. Дальше - король Ги де Лузиньян с пуатевинцами...
Голос графа начал слабеть и отступать куда-то вдаль. Но еще какое-то время улавливался самым краешком сознания.
- ... в центр Салладин поставил старшего сына, ал-Афдала... Но командовал-то, конечно, ал-Асади, пришедший туда с сирийскими отрядами... Ему был придан Сарим ан-Наджми с отрядом из Дамаска. ... Правое крыло возглавлял ад-Адил, брат султана, с египетскими войсками, а левое крыло - Ала ад-Дин Хуррем-Шах с войском из ал-Джазиры ...
Все, не выдержав дальнейших подробностей, сознание историка-медиевиста померкло!
***
Пробуждение было ужасным. Начавшееся вчера круговращение в голове и не думало останавливаться. Мутило. Содержимое желудка настойчиво пыталось извергнуться наружу. Требовалось срочно добраться хотя бы до ночного горшка под кроватью.
Впрочем, далеко бежать не было ни малейшей необходимости. Оба горшка ожидали хозяев на расстоянии вытянутой руки. Что говорило о прямо-таки нечеловеческом милосердии, предусмотрительности и христианской доброте графа Робера. Ибо оба наших героя были прикованы. Цепями толщиной с руку. К стенам. А их новым приютом служила, надо полагать, графская темница.
Узкие щели под самым потолком пропускали некую толику утреннего света - достаточную, чтобы оглядеться в новом обиталище. Каменные стены. Внушительных размеров охапки соломы, служившие ложем. О, даже невысокие столики с кувшинами и остатками вчерашнего пиршества! Тюремное заключение наших героев было выполнено с некоторой, можно даже сказать, претензией на комфорт. Вплоть до того, что цепи не притягивали их к стенам вплотную, а - будучи метровой примерно длины - позволяли лежать на соломе и даже слегка передвигаться в пространстве между горшками и 'сервировочными столиками'.
О том, чтобы прикоснуться к еде, господин Гольдберг не мог даже и помыслить. Слишком уж ясно было - где она окажется минуты примерно через полторы-две после принятия внутрь. Оставалось лишь горестно негодовать на гнусное коварство мерзкого ублюдка графа д'Иври да наблюдать за господином Дроном, ничуть не потерявшим ни присутствия духа, ни аппетита.
Гулкое эхо темницы с удовольствием откликалось на разнообразные пожелания в адрес хозяина замка. Среди которых 'чтоб у него выпали все зубы и остался один - для зубной боли' или 'чтобы его ноги служили ему только для ревматизма' были самыми невинными и где-то даже целомудренными. Пожелания обильно перемежались русским матом, который - как полагают знатоки - в первоисточнике своем ни разу не русский, а вовсе даже 'идиш-ивритский'... В это же время владелец заводов-газет-пароходов оптимистически обгрызал свиную ногу, одобрительно кивая вслед наиболее удачным пассажам сокамерника. Несомненно, утро удалось.
Постепенно критика господина Гольдберга начала перетекать из области словесного порицания и моральных инвектив - в область философской спекуляции. Ну, наподобие 'Kritik der reinen Vernunft' [7]
Иммануила Канта или же марксового 'Grundrisse der Kritik der politischen Ökonomie' [8]
. Справедливости ради следует отметить, что мысли историка-медиевиста не воспаряли столь же высоко, как у вышеупомянутых столпов человеческой мудрости. Нет, предмет критического осмысления господина Гольдберга был несравненно проще, но, в тоже время, куда как актуальней.
- Чем же эта с-сука нас опоила? - размышлял вслух почтенный доцент, старательно отводя взор от завтракающего господина Дрона. - Травяные отвары, типа валерианы, слишком слабы... А большие их количества в вине мы бы точно почувствовали. Безвкусных синтетических препаратов еще ждать и ждать. Восемьсот лет, как минимум...
Да, государи мои... Вот ведь, человек! Занялся любимым делом, и ни цепи, ни темницы ему нипочем. А вовсе даже наоборот: вынь да положь состав безвкусного наркотика из политического арсенала раннего Средневековья
- Сейчас вообще в ходу только алкалоиды растительного происхождения, - продолжал, между тем, размышлять вслух Евгений Викторович. - В основном, производные мака и конопли. Хм, но и те, и другие имеют резкий, ярко выраженный вкус. Который очень трудно как-то замаскировать...
Внезапно лицо нашего мыслителя вытянулось, а рот чуть ли не со стуком захлопнулся. Слегка обеспокоенный Капитан перестал жевать и обратил встревоженный взор на застывшего сокамерника. Примерно через минуту тот ожил и грустными-прегрустными семитскими глазами уставился на собеседника.
- Чтоб я так жил, как вы только что кушали... Кушайте дальше, я вас умоляю! А я пока расскажу печальную вещь... Если шлимазл выиграет миллион в лотерею, он обязательно потеряет лотерейный билет. - Безутешные глаза господина Гольдберга стали еще более безутешными. - Если шлимазл начнет делать гробы, то люди перестанут умирать. А если же он начнет делать свечи, то солнце вообще не зайдет никогда...
- Э-э-э...? - неуверенно протянул олигарх, робко поглядывая в сторону не до конца догрызенной свиной ноги.
- Да-да! Шоб вы знали! Шлимазл - это я... Это было таки вино забвенья! А вот где была моя голова?!
Потрясенный столь неожиданным силлогизмом, почтенный депутат просто не знал, что и ответить. Впрочем, вполне уже оживившийся оратор ни в каких ответах не нуждался. Вопрос был явно риторический, а прерванная было критика вновь понеслась полноводным потоком.
Из дальнейших объяснений Капитан уяснил, что это все-таки был опий. Но приготовленный особым способом. Недозрелые коробочки мака надрезают и снимают выступивший сок. Процедура вполне обычная и для нашего времени. Далее полученную субстанцию замешивают на меду и выдерживают довольно долгое время. Пока специфический горьковатый привкус не притупится. Далее такой 'опийный мед' подмешивают в очень кислое вино, доводя последнее до уровня вполне себе сладких сортов.
Как следовало из объяснений почтенного историка, еще скифы применяли такое вино, давая его преступникам перед казнью. Дабы те спокойнее принимали неизбежное. Именно тогда и появилось это название 'вино забвения'.