Читать интересную книгу Моя другая жизнь - Пол Теру

Она шла между полированными, украшенными резьбой скамьями к ограде алтарной части.

— А Тайнан что, умер?

— Нет-нет. Он тяжело болен, но это его не останавливает, — ответила леди Макс. — Нынче он балуется уролагнией с одиннадцатилетними девочками. Как же это называется? «Золотой ливень» или что-то вроде того? Обожаю такие изысканные завершения. Вам не по себе?

Я покачал головой. Что тут можно было сказать?

— Я рассказываю вам то, что вам знать необходимо.

— О сексе?

— О Лондоне, — ответила она. — Знание Лондона и любовь к нему присутствуют во всех великих английских романах. Смешной вы человек Сами не знаете, какой вы славный и каким можете стать великим. А теперь мне пора идти.

Мы вышли из церкви и пошли по Викаридж-кресент в поисках такси.

— Вот здесь жил Уилсон, — сообщила леди Макс возле двухэтажного дома серого кирпича. — Сильно недооцененный художник и великий натуралист. Он участвовал в экспедиции Скотта и умер на Южном полюсе.

Уже садясь в такси, она сказала:

— Завтра у меня встреча с моим финансовым управляющим, так что придется перенести нашу встречу на четверг — я вам позвоню.

Она даже не коснулась меня, но англичане вообще редко касаются друг друга, и от этого я, стоя в облаке вонючего выхлопа от ее такси, взволновался еще больше.

Когда наступил четверг, мы договорились встретиться днем в Мортлейке. После ее звонка я все утро успешно работал над романом и, порядком возбужденный, с нетерпением ждал нашего свидания.

В Мортлейке мы совершили экскурсию в очередную церковь, теперь католическую, а на обнесенном высокой стеной кладбище осмотрели могилу сэра Ричарда Бёртона[55] — мраморное надгробие в виде аравийского шатра.

— Эта могила еще не упоминалась ни в едином лондонском романе, — заметила леди Макс. — Дарю ее вам.

Я прочел надпись на плите и начал рассказывать своей спутнице о том, как Бёртон исследовал глухие уголки штата Юта, но она перебила меня:

— Все потому, что у тамошних мормонов разрешена полигамия. Бёртон был помешан на сексе, но это помешательство сочеталось с большой эрудицией и любовью к языкам. Поэтому он перевел «Камасутру» и безумно увлекался фетишами.

Там, на мирном погосте при церкви Святой Марии Магдалины, она рассказала о некоторых эпизодах из своего детства и юности, в которых участвовали мужчины — всегда гораздо старше ее — и в той или иной форме присутствовала порка, «причем отнюдь не мягкий бич, смею вас уверить». Мужчины укладывались животом на стул, а она изо всех сил стегала их по ягодицам собачьей плеткой.

Завершив рассказ, она хихикнула и, отводя в сторону ветку, сказала:

— Этот заскок у них со школы. Англичане не в силах избыть свое школьное прошлое.

— А англичанки каковы?

— Среди нас встречаются всякие, но лучше всех умеют всыпать по первое число матроны вроде нашего премьер-министра — у этих командирш рука не дрогнет, и грудь у них большая, гостеприимная.

Подбоченившись, она всем телом повернулась ко мне, но я держался на почтительном расстоянии.

В тот день наша прогулка закончилась в Риджентс-парке, где мы любовались оленями. На следующий день мы встретились в Лондонской библиотеке. Это частное заведение наподобие клуба, куда допускаются только полноправные члены; Маспрат частенько ее упоминал. Леди Макс настояла, чтобы я немедленно вступил в ряды читателей библиотеки; я подчинился и выписал чек на тридцать фунтов — годовой членский взнос. А про себя подумал, что придется, видимо, перевести еще некую сумму на мой лондонский счет, иначе в один прекрасный момент на нем не останется ни пенса.

После выходных (в субботу — непременный поход по магазинам, в воскресенье — поездка в Бокс-Хилл) я встретился с леди Макс возле вокзала Блэкфрайарз, и она повела меня в Шад-Темз осматривать какие-то гнилые пакгаузы, от которых так и веяло романами Диккенса.

— Когда-нибудь все эти дивные старые здания реконструируют и превратят в скопище жутких квартиренок для отвратительных людишек.

В ту же неделю она сводила меня в парк Строберри-Хилл, в дом-музей Хогарта[56] в Чизике, в Уорлдз-Энд, в Брикстон смотреть комнату, которую снимал Ван Гог; в дом-музей сэра Джона Соуна[57]. Я раз тридцать проходил по Линкольнз-инн-филдз и знать не знал, что это прелестное здание превращено в музей экзотических сокровищ.

Пока я разглядывал какой-нибудь фронтон, лепной орнамент или картину, она продолжала свой импровизированный монолог на совершенно постороннюю тему, но, как правило, связанную с сексом.

— А я-то думал, что уже все повидал, — говорил я.

— Да, сэр Джон собирал эти памятники материальной культуры собственноручно.

— Нет, я про то, о чем вы только что говорили… Какое слово вы употребили?

— А, это. Frottage. По-французски — натирание. Работа, требующая большой скрупулезности. Мало кому нравится. Занимает массу времени. У кого же сейчас, мой милый, много времени? — И она повернулась к отпечатку с петроглифов. — А меня лично очень привлекает именно натирание.

На Терпентайн-лейн, в районе Виктория, она указала мне на дома без парадных дверей и по какой-то ей одной понятной ассоциации — разве есть здесь какая-нибудь логика? — добавила:

— И я никогда не ношу трусов.

Она раздолбала — в тот год это словечко входило у рецензентов в моду — памятник принцу Альберту, заметив попутно:

— Вставьте его как-нибудь в одну из своих книг.

И продолжила рассказ о том, как после смерти Альберта королева Виктория воспылала страстью к лакею-шотландцу по имени Джон Браун.

— Но почему бы и нет? Жизнь коротка, и пылкие натуры должны получать желаемое. На том стоит мир, а вреда это никому не приносит.

Верно, подумал я, но очень уж бесстрастно она это произнесла.

В тот день, по дороге от памятника Альберту в Кенсингтон-Гор, она сказала:

— Я живу здесь неподалеку. Можете меня проводить.

Она повела меня кружным путем, чтобы показать здание неподалеку от Глостер-роуд, где жил когда-то Стивен Крейн[58].

— Его гражданская жена была проституткой, но вы это и сами знаете, — заметила она.

— Да, знаю, — сказал я, хотя по правде надо было сказать «нет».

— В Джексонвилле, штат Флорида, она держала бордель, который назывался «Hôtel de Dream»[59], — продолжала леди Макс. — Идеальное название, верно? Но вы много талантливее Крейна.

В длинном черном пальто и бархатной шляпке, она шагала быстро — туфли были уже другие, — немного опережая меня. Впереди замаячил ее огромный белый особняк, теперь он уже не казался таким белоснежным, как в первый раз, возле проржавевших желобов и сломанных горловин водосточных труб виднелись желтые потеки.

У ворот она предложила:

— Зайдете?

Стоял зимний полдень, быстро спускались сумерки.

— Мне пора. Надо вернуться домой к шести.

Но она не слушала моих отговорок. Стегая рукой поникшие безлистые, похожие на проволоку стебли клематиса, она сказала:

— Все это нужно срезать.

Я по-прежнему держался поодаль. Она закурила сигарету.

— Проводите меня до входа, — сказала она. — И не волнуйтесь. Не съем я вас.

На двери висел большой бронзовый, сильно потускневший молоток в форме черепахи с маленькой головкой. Стучать надо было панцирем.

— Я и не волнуюсь, — ответил я.

Но как избежать волнения в голосе, когда произносишь эти слова?

— У меня такое ощущение, что вам чего-то хочется — в жизни, в творчестве, — заметила леди Макс.

Она выпустила дым изо рта, но так легко, что сизые облачка окутали ее голову.

— Чего же именно?

Мне было тревожно и немного страшно стоять там с ней в обширном портике; кремовая краска на стенах и колоннах вздулась пузырями. Леди Макс измотала меня своими разговорами, а сама по-прежнему сияла свежестью, словно выпила у меня все силы. Я смотрел на маленькую площадь, всерьез размышляя, чего же мне хочется. Жизнь моя казалась полной и упорядоченной; не ощущалось никаких пустот и почти никаких желаний.

— Я всегда добивался всего, чего хотел.

— Стало быть, нас таких двое, — обронила леди Макс.

Я улыбнулся. Что тут можно было добавить?

— Об этом-то я вас и спрашиваю, — сказала она. — Чего вам сейчас хочется?

— Очень мало чего, — ответил я и сам удивился собственным словам.

— Значит, наверняка чего-то крайне важного, — заключила леди Макс.

— Очень хотелось бы, чтобы мое творчество стало более заметным. Я тружусь, пишу рецензии, а их суют на последние полосы. Мои книги попадают только в общие литературные обзоры, с тремя-четырьмя другими. Вот бы удостоиться рецензии на всю страницу! А вообще-то я вполне счастлив. Но большей частью сижу дома. Вот почему, наверное, мне так нравятся наши с вами экскурсии. У меня же нет друзей.