сейчас на Ретта, ее гневная вспышка сразу же прошла, как только дверь спальни за ним захлопнулась и теперь ею снова владела боль потери. Видно, Богу было угодно, чтобы она всю жизнь страдала от неразделенной любви! И надо бы смириться с этим, но ей этого, ох как не хотелось!
– Скарлетт, дорогая – послышался, наконец, голос Керрин. Младшая сестренка подошла к беседке, играя счастливой улыбкой.
Она выглядела непривычно в своей монашеской одежде, хоть белый цвет воротничка и очень украшал ее свежее личико. Керрин изменилась с тех пор, как они виделись в последний раз, но ее приятная внешность от этого не пострадала. Они обнялись, и воспоминания давнего прошлого защемили сердце Скарлетт. Мама, папа, Сьюлин, Керрин, Мамушка, белый дом, зеленая аллея, хлопковые поля и она, беззаботная, вполне довольная собой, среди всего этого. Воспоминания разом пронеслись в ее голове, выбираясь из всех закоулков памяти, и глаза ее при этом увлажнились. Керрин предстала сейчас перед ней как символ прошлого, такого далекого и милого сердцу.
– Ах, Керрин, я так рада тебе, дорогая! Сколько же мы не виделись, семь лет или восемь?
Керрин смотрела на Скарлетт, и в глазах ее тоже стояли слезы.
– Уже почти девять, Скарлетт, но я в курсе всего, что у тебя происходило за эти годы. Тетя Полин и тетя Евлалия, царство ей небесное, часто приходили ко мне и рассказывали о вас со Сьюлин и обо всем, что Вы писали в письмах.
– Постой, постой, Керрин, а почему ты не была на похоронах тети Евлалии? Я как-то не подумала тогда об этом.
– У меня в это время было воспаление легких, и я была прикована к постели с высокой температурой.
Скарлетт стало совестно. Ведь она, будучи в Чарльстоне не навестила тяжело больную сестру и даже не поинтересовалась у тети Полин, как там Керрин, а старушка, убитая своим горем, тоже забыла сообщить ей об этом.
– Прости меня, сестренка – сказала она – я так была занята подготовкой похорон, что даже не навестила тебя в прошлый раз.
– Ах, Скарлетт, да будет извиняться, главное, что ты сейчас здесь и я этому очень рада. Лучше расскажи о себе и обо всех наших.
Прошло около двух часов как Керрин начала расспрашивать сестру о мирской жизни своих близких, и они бы еще могли долго болтать без умолку, но Скарлетт почувствовала, что проголодалась. Конечно, утром у нее не было аппетита, и она только пригубила немного кофе.
– Керрин, дорогая, а не прогуляться ли нам в город, я чертовски голодна, а твои монахини, думаю, кроме корочки хлеба мне ничего не подадут.
– Ах, Скарлетт, ты неисправима! – Засмеялась Керрин.
– Разве я допущу, чтобы ты, погостив у меня, осталась голодной? Нужно только немного подождать…
– Нет, дорогая, я больше не могу ждать ни минуты – перебила сестру Скарлетт. – Да и монастырская пища меня не прельщает. Уж лучше я угощу тебя обедом где-нибудь в городе.
– Хорошо, я только отпрошусь у настоятельницы, подожди меня здесь еще немного.
– Куда мы отправимся? – Спросила Скарлетт сестру, как только они вышли за ворота монастыря.
– Откуда же мне знать, дорогая, ведь Чарльстон заключается для меня только в моем монастыре. Я и в городе-то была всего несколько раз вместе с сестрами, когда нам приходилось выполнять благотворительную миссию, а обедать в каком-нибудь чарльстонском заведении мне не приходилось ни разу.
– Боже мой, какой скудной жизнью живет Керрин. – С жалостью подумала Скарлетт.
И это потомок аристократической семьи Робийяров и свободолюбивого ирландца Джералда «О» Хара!
– Керрин, дорогая, я, конечно, не вправе вмешиваться в твою личную жизнь – сказала она, – но мне очень жаль, что ты, такая добропорядочная и красивая леди упрятала себя в монастырь на столько времени. Ты что, в самом деле собираешься пробыть здесь до конца своих дней?
Керрин подняла на сестру удивленные глаза.
– Ты о чем, Скарлетт? Ведь я сама избрала свой путь и каким бы странным он тебе не казался, для меня он является единственно возможным и правильным.
– Дорогая, но ведь прошло уже столько лет после смерти Брента, неужели время не излечило твоего горя?
На лице Керрин вспыхнул румянец. Ее смутила откровенная речь сестры насчет Брента, ведь об этом никто и никогда из близких не говорил с ней вот так, напрямик. Несмотря на то, что Брент был обручен с Керрин, обсуждать ее чувства к нему никто не смел, хоть все и знали о том, что сердце Керрин навеки принадлежит ему.
– Тебе не понять меня, Скарлетт, мы с тобой совсем разные. Я ушла в монастырь не затем, чтобы как раненая лисица, забравшись в нору, зализать свои раны и вновь выйти на волю. Я избрала себе путь служения Богу, конечно, не без влияния смерти Брента, но я избрала этот путь навсегда и думаю, что не ошиблась.
– Ну зачем тебе это нужно, Керрин? Как можно столько лет жить взаперти? Ведь ты даже не можешь без спроса настоятельницы никуда выйти! Как можно отказывать себе во всем и жить вдали от родного дома? Лишить себя всего этого по собственному желанию! Да у меня просто не укладывается все это в голове!
Разве мало страдали мы в войну, Керрин? Вспомни, как долго ты болела, а потом работала как негр, вечно ходила голодная, носила заштопанные платья и каждую минуту ждала со страхом появления янки. Для чего тебе нужно быть несчастной еще и сейчас?
– А почему ты решила, что я несчастна?
Скарлетт почувствовала, что начинает злиться.
– Да как ты можешь быть счастлива в монастырских стенах, которые наглухо отгораживают тебя от всего Мира? О каком счастье может идти речь при таком образе жизни?
– Я счастлива тем, что служу Богу, Скарлетт. Это великое счастье познать Бога так, как познала его я! Если бы ты только могла понять, как бываю я счастлива, общаясь с ним, как преображается весь мир в те минуты, когда Бог открывается мне! Душа моя становится светлой, чистой, а тело готово летать от счастья!
Скарлетт посмотрела на сестру как на ненормальную, а Керрин на это улыбнулась в ответ.
– Да, дорогая, я знаю, что тебе трудно понять меня, но я очень счастлива, поверь мне.
– Не знаю, Керрин, у меня все это не укладывается в голове.
– А ты…Ты Скарлетт, счастлива? – Керрин внимательно взглянула на сестру.
– Я?
Скарлетт замешкалась. А в самом деле, разве она счастлива, разве она была хоть когда-нибудь по-настоящему счастлива, разве хотелось ей летать от счастья, как говорит