— Тогда к чему же все твои планы, Наполеон, раз все заранее предопределено судьбой?
— Значит мне определено составлять свои планы, маленькая тупица! Разве вы не видите предопределения в том, что мой разум одарен способностью создавать планы?! Я строю свои здания так, что никто до последней минуты не знает, что я делаю. Я никогда не загадываю вперед менее, чем на два года, а сегодня, monsieur де Лаваль, я все утро был занят подготовкой событий, которые должны произойти в осень и зиму 1807 года. Ах да, кстати, ваша хорошенькая кузина очень умно оборудовала это дело! Нет, она положительно слишком умна, чтобы связать свою судьбу с таким ничтожеством, как Люсьен Лесаж, просивший пощадить его хоть на неделю. Это ведь не особенно большая милость, согласитесь сами. Я подтвердил его мнение.
— Всегда одна и та же история с женщинами! Идеалисты, мечтатели увлекают их своими порывами, своим воображением. Они, подобно жителям востока, не могут представить себе, что умный и хороший человек может и не обладать красивой внешностью. Я не мог заставить египтян думать, что я более значительный генерал, чем Клебер, потому что тот обладал фигурой швейцара и волосами парикмахера. Так и с этим несчастным Лесажем, которого женщины считают героем за его красивое лицо и телячьи глаза. Как вы думаете, если она увидит его в настоящем свете, отвернется ли она от него? — Я убежден в этом, потому что, насколько я знаю мою кузину, она не выносит трусости и низости!
— Как вы горячо заговорили, monsieur! Вы, по-видимому, слегка увлекаетесь вашей хорошенькой кузиной?!
— Ваше Величество, я докладывал вам, что…
— Но ведь невеста ваша там, далеко, за океаном, и многое могло измениться с тех пор, как вы расстались!
В дверях показался Констан.
— Его уже привели, Ваше Величество!
— Тем лучше! Перейдемте в следующую комнату. Жозефина, ты непременно должна идти с нами, потому что это скорее твое дело, чем мое! Мы перешли в длинную узкую комнату. Она освещалась двумя окнами, но но занавеси были опущены и почти не пропускали света. Около двери стоял все тот же Рустем-мамелюк, а рядом с ним был тот, о ком у нас только что шла речь. С плотно сжатыми руками, с лицом, опущенным вниз от стыда, Лесаж поднял на нас свои испуганные глаза и задрожал, как осиновый лист, при приближении императора. Наполеон стал перед ним, слегка расставив ноги, заложив руки за спину, пронизывая его долгим испытывающим взором. — Ну-сь, милостивый государь, — сказал он наконец, — вы, я думаю, достаточно обожгли пальчики и вряд ли теперь близко подойдете к огню! Или вы рассчитываете и в дальнейшем продолжать заниматься политикой? — Если я буду помилован, то Ваше Величество с этого дня приобретет самого преданного вам слугу на всю жизнь! — пробормотал, едва выговаривая слова, Лесаж.
Император промычал что-то в ответ на это лестное предложение и при этом просыпал щепоть табаку на свой белый халат.
— В том, что вы говорите, есть, пожалуй, доля правды, потому что человек, имеющий основание бояться, всегда будет служить хорошо. Но я ведь очень требовательный хозяин!
— Я не побоюсь никаких трудностей, если мне будет приказано что-либо сделать: я все выполню, как бы опасно ни было поручение, если вы даруете мне прощение!
— Например, мне иногда приходт в голову довольно странное желание, — сказал император, — женить людей, поступающих ко мне на службу не по их желаниям, а исключительно по своему усмотрению. Согласны вы и на это? Внутренняя борьба отразилась на лице поэта, он всплеснул руками и потом снова сжал их.
— Могу я просить вас, Ваше Величество?
— Вы ни очем не смеете просить!
— Но есть некоторые обстоятельства, Ваше Величество!.. — Пожалуйста, довольно этого! — гневно крикнул император, поворачиваясь на каблуках. — Я не прошу указаний, я приказываю! Я желаю найти мужа для mademoiselle де Бержеро. Желаете ли вы жениться на ней, или же вы тотчас вернетесь в тюрьму!
На судорожно искривившемся от волнения лице Лесажа снова отразилась борьба; он в нерешимости ломал руки.
— Довольно! — крикнул император. — Рустем, позвать стражу! — Нет, нет, Ваше Величество, не отсылайте меня назад в тюрьму! — Стражу, Рустем!
— Я согласен на все, я женюсь, на ком вы прикажете!
— Негодяй, — произнес чей-то голос, и Сибилль, раздвинув занавеси, тяжело дыша, остановилась у одного из окон. Ее лицо побледнело от гнева, и глаза блистали ненавистью; высокая, стройная фигура моей кузины резко выделялась на фоне окна, открытого теперь раздвинутой ею в минуту гнева занавесью. Она забыла о присутствии императора, она забыла все в приливе ненависти и презрения!
— Они мне показали вас в настоящем свете, — презрительно сказала Сибилль, — я не верила им; я никогда не могла им верить, потому что я не думала даже о возможности существования столь презренных существ! Они поклялись доказать мне это, и я позволила это, и теперь сама увидала, кто вы! Хорошо, что было еще не поздно! И подумать, что для вас я пожертвовала жизнью человека, в сто раз лучшего и достойшейшего, чем вы. Да я жестоко наказана за этот поступок! Туссак отмщен.
— Довольно! — сердито сказал император. — Констан, проводи mademoiselle Бернак в следующую комнату. Что касается вас, сударь, я никогда не решусь связать судьбу ни одной из моих придворных дам с таким человеком, как вы! Вполне довольно того, что вы показались в настоящем свете, и что mademoiselle Бернак излечилась от своей безумной страсти. Рустем, уведите арестанта!
— Вы видите, monsieur де Лаваль, — обратился он ко мне, когда уничтоженный Лесаж был уведен из комнаты; — мы обделали славное дельце между кофе и завтраком. Это была ваша идея, Жозефина, и я вполне положился на вас. А теперь, де Лаваль, мы хотим вознаградить вас за то, что вы подали блестящий пример эмигрантам-аристократам, и конечно, за ваше участие в поимке Туссака. Вы будете получать жалованье, достаточное для того, чтобы жить сообразно с званием моего адьютанта. Кроме того, я решил женить вас на одной из фрейлин императрицы!
Мое сердце сильно забилось при этих словах императора. — Ваше Величество! — едва выговаривая слова, произнес я, — это невозможно!
— Я не позволяю долго колебаться! Невеста ваша прекрасной семьи и очень красива. Во всяком случае, это решено. Ваша свадьба будет в четверг. — Но это невозможно, Ваше Величество, — повторил я.
— Невозможно! Когда вы побудете на моей службе несколько дольше, вы поймете, что я не переношу этого слова. Я говорю вам, что это решено. — Мое сердце принадлежит другой, Ваше Величество! Я не могу изменить моей клятве!
— Неужели? — спросил император, — если вы настаиваете на этом, то, конечно, не можете рассчитывать удержать за собою место при моей особе! Все мои планы и надежды рушились. Но что же мне оставалось делать? — Этот миг самый тяжелый в моей жизни, Ваше Величество, — твердо сказал я, — но я все же останусь верен данному слову. Даже, если бы мне пришлось сделаться разбойником на большой дороге вместо высокой чести быть вашим адьютантом, я все же женюсь на Евгении де Шуазель или совсем не женюсь!