Читать интересную книгу Отец мой шахтер (сборник) - Валерий Залотуха

– Тебя как зовут-то? – спросил Ермаков, когда они остались вдвоем с механиком-водителем.

– Лето Василий…

– Как?

– Васька, – поправился Лето.

– Ванька? Иван? – Контуженый пытался прочесть по губам.

Лето улыбнулся, жалея Ермакова, посмотрел вокруг, поднял тонкую древесную щепку и написал на земле неровными печатными буквами: «ВАСЯ».

– Василий… – кивнул Ермаков. – А меня Жоркой звать. Я не люблю это – товарищ, я люблю, Вась, по-простому… Тарусский я… Жорка… – И, не выпуская пулемета из рук, Ермаков пошел в воду – к танку. Войдя по пояс, он присел, оставив над водой только голову, и, озабоченно глядя на механика, объяснил: – Мне в воде, Васек, лучше…

Шли молча и по-злому быстро. Выгоревшая от солнца на верхушках холмов трава жестко шершавилась под ногами, серые будылья репьев тихо шуршали, стукаясь колючими головками о голенища сапог Мамина, о плотное полотно обмоток Свириденко, цеплялись за широкие сырые и пыльные штанины Непомнящего.

Город дрожал, полупрозрачный, нереальный в летнем полуденном мареве.

– Как мираж, – громко сказал Непомнящий, прижимая ладонью ко лбу пятак.

Курсант-командир и рыжий не услышали или сделали вид, что не услышали.

Они шагали как заведенные.

Гражданский растерянно улыбнулся. Он сравнил вслух город с миражом для того, чтобы они согласились с очевидным – с тем, что город похож на мираж, и так, быть может, завязался бы нормальный, человеческий разговор и нарушилось это тягостное, противное молчание.

Однако те двое продолжали молчать.

Непомнящий остановился, глядя на город.

– Как мираж, – тихо повторил он уже самому себе.

Город приближался, но, приближаясь, не исчезал, как мираж, а все больше обретал плоть, обрастая деталями и подробностями серой и убогой окраины маленького провинциального городка.

Они подошли к крайнему дому, низкому и узкому, беленному известью и крытому старым серым толем. Через невысокую ветхую ограду свешивались ветки с частыми шариками зеленых незрелых яблок.

На дощатой двери дома висел замок.

– Эй, есть тут кто?! – крикнул Мамин. – Хозяева! Хо-зя-е-ва! – Прислушался. Никто не отвечал. И вокруг было тихо. – Ушли, значит, – объяснил Мамин и, наклонив ветку, содрал с нее вместе с листьями с десяток яблок – в свою подставленную фуражку. – Угощайтесь, – предложил он башнеру.

– Не, – отказался тот. – Зелень…

– Кушайте, – Мамин протянул фуражку Непомнящему.

Тот взял в ладонь несколько штук, поблагодарил.

– Пронесет, – хмуро пошутил Свириденко.

II

Мне очень хотелось назвать этот город. Потому хотя бы, что там я родился и помимо идущей из детства привязанности испытываю к нему чувство понятной каждому благодарности. Но, начав собирать для этой истории материал, я узнал, что не один, а чуть ли не десятки наших тяжелых танков застревали при отступлении в сорок первом: падали с виадуков, проваливались на мостах, вязли в болотах. Об одном таком случае даже Гудериан написал в своих мемуарах, они переведены, их можно прочесть… А назвав свой город, я невольно подчеркнул бы его исключительность. Но этого-то как раз не было и нет. Обычный провинциальный городок. Можно даже сказать – так себе городишко.

Город, если не считать его окраинных Нахаловок, был крохотен. И был он пуст и нем. Лишь на горбатой булыжной мостовой гоношились и гудели сизари.

– Пожрать бы, – сказал рыжий Свириденко. – Я на току когда работал, мы столько этих голубей поели…

– Вас в детстве как-нибудь звали? – неожиданно спросил его Непомнящий. – Ну прозвище у вас, Свириденко, было?

Рыжий насторожился.

– А тебе-то что? – спросил он.

– Ничего, – смутился учитель.

Мамин молчал. Он шел чуть впереди – командир.

– Парит… Гроза, наверное, будет… – Непомнящий сказал это, полуобернувшись в сторону рыжего, ощущая его изначальную и неутихающую неприязнь и как бы извиняясь за свой вопрос.

Мамин оглянулся, посмотрел на учителя снисходительно и насмешливо и как-то театрально, сверху вниз оглядел себя.

– Кажется, на нас ничего такого мучного или сахарного нет, не растаем, – пошутил он чужой, но, похоже, любимой шуткой, подумал и прибавил: – А меня, между прочим, в колхозе наркоминделом звали, Молотовым…

– Почему? – спросил Непомнящий, улыбнувшись.

– Выступать любил, – объяснил Мамин. – Все собрания, все митинги – мои… Политическая часть. Мне наш председатель, мужик головастый, тоже говорил: «Тебе, Иван, по политической линии надо идти…» Я один раз, на День Конституции, два часа пятнадцать минут говорил ровно… – Мамин покосился на подчиненных, продолжил: – А что? Люди – это такой народ. Им все время напоминать надо! Все время говорить, что хорошо и что плохо! А то они забываются… – Мамин замолк, вглядываясь вперед.

На другом конце этой длинной застроенной бревенчатыми одноэтажными домами улицы появился человек. Он шел навстречу. Мамин поправил фуражку и одернул гимнастерку. Свириденко хлопнул о колено шлемом, надел на голову. Непомнящий выглядывал из‑за спины командира.

Это была женщина – широкая серая юбка болталась у колен. Солнце светило им в глаза, слепило, мешало разглядеть женщину. Она шла по их стороне улицы, по тому же, что и они, высокому дощатому тротуару, немного смешно выбрасывая вперед ноги – пятки вместе, носки широко врозь.

– Баба, примета плохая, – пошутил рыжий.

– Это если с пустыми ведрами, – добавил, тоже шутя, Непомнящий.

– Беременная она, что ли? – спросил, вглядываясь и щурясь на солнце, Мамин.

Она их тоже увидела и замедлила шаг, разглядывая, но тут же пошла навстречу еще быстрее, чаще выбрасывая ноги, обутые в брезентовые самошитые тапочки и выставляя перед собою огромных размеров живот.

Теперь они могли видеть ее лицо. Она была некрасивая, рыжеволосая, губастая, и живот этот был наверняка ее первой и главной женской гордостью.

Они сближались, и росло между ними, густело знакомое каждому, тревожащее почему-то ожидание мимолетной встречи с незнакомым человеком в незнакомом городе.

Мамин одернул гимнастерку, неслышно внутренне кашлянул, готовясь задать вопрос, и она, беременная эта незнакомка, напряглась, похоже, внутренне и, когда оставалось между ними несколько шагов, замедлила ход, вглядываясь в лицо Мамина. А Мамин почему-то не открывал рта и не задавал свой вопрос.

Оскорбленно скривившись, она вдруг плюнула в маминские глаза. Он растерянно остановился, торопливо стирая с лица чужую пахучую слюну, а она прошла по тротуару рядом, потеснив их к забору. И пошла, как шла, не оглядываясь, прогнувшись сильно в пояснице и запрокинув гордо голову с жидкой рыжей косой.

Растерянные Свириденко и Непомнящий смотрели то в ее спину, то на командира, который, видно, никак не мог понять, за что же она плюнула в его, именно в его лицо, а еще ужаснее – он никак не мог сообразить: что же теперь ему делать?

– Товарищи военные! А, товарищи военные! – спасительно позвал вдруг откуда-то стариковский голос, мягкий, заискивающий, утомленный. – Закурить у вас не будет?

Чуть впереди на другой стороне улицы зеленел малюсенький сквер, в котором стояла старая пегая лошадь, запряженная в широкую и плоскую телегу-повозку, заставленную жестяными молочными бидонами. Лошадь тянула худую, стертую хомутом шею, обрывала губами листья с низких веток деревьев. Свесив ноги, в телеге сидел старик в лаптях, серой домотканой рубахе и драной соломенной шляпе.

– Будет закурить, старый, лети сюда! – крикнул Свириденко, вытаскивая из кармана пачку «Северной Пальмиры» и косясь на Мамина.

Старик обрадованно соскочил с телеги, крикнул двинувшейся следом лошади: «Стой, Серый!» – и побежал к экипажу мелкой стариковской рысцой.

Принимая у рыжего папиросу, старик, не теряя времени, заговорил, наверняка он для разговора и закурить просил:

– Нездешние? Я тоже… Намаялся тут у них в городе.

– Чего так? – спросил Свириденко насмешливо, закуривая вместе со стариком.

– Дак Верка-бригадирша на молзавод послала… А к ей без справки не вертайся… – объяснил обеспокоенно тот.

– Без какой справки? – вновь поинтересовался Свириденко.

– Для плана… Она стахановка, план вперед всех выполняет… Оторви и брось девка, ее все боятся… А молзавод закрыт, не достучусь, не найду никого… – Старик, видно, был настроен поплакаться, а заодно и выведать у военных товарищей про войну, но Мамин, оборвав его, спросил строго и серьезно, глядя куда-то в сторону:

– Знаете, где здесь местное начальство?

– Вон тама! – торопливо указал рукой старик. – Да я вас проведу, военные товарищи. – Он посмотрел на Мамина с почтительной боязливостью, признавая именно в нем командира. И, повернувшись, крикнул лошади, как старому необидчивому другу: «Серый! Давай сюда!»