— Ребята, скажите откровенно — какая разница между американскими и русскими девчатами?
Не задумываясь, оба ответили:
— Русские реже принимают душ.
Очевидно, другой разницы не было. Но эта произвела впечатление. Неудивительно, конечно, что девушки мылись реже — горячей воды ведь никогда не было…
На второй вечер за мной заехал шофер Илизарова и повез к нему домой. Жил он в стандартном пятиэтажном доме без лифта, какие строили по всему Союзу с хрущевских времен. Их тогда так и прозвали — «хрущобы». Но и этого дома для сотрудников своего института Илизаров долго добивался от местных властей. Ему даже удалось уговорить строителей, чтобы потолки сделали немного выше стандарта в 2,5 метра.
В доме для него была специально сделана четырехкомнатная квартира на третьем этаже. Жил он с женой Валентиной, моложе его на пятнадцать лет. Она раньше работала врачом-рентгенологом вместе с ним, но заболела артритом, плохо ходила и теперь была на пенсии по инвалидности. Комнаты довольно маленькие, но по советским меркам и это было роскошью.
Я был не единственным гостем: шофер привез еще мэра итальянского города Руфино, что неподалеку от Флоренции, коммуниста Эмилио Ромбенчи с переводчицей. Мне объяснили, что Руфино — побратим Кургана, и мэр тут по делам. Дружба городов началась с того, что Илизаров вылечил девочку-инвалида из Руфино. Еще раньше он вылечил знаменитого итальянского путешественника и ученого Карло Маури, спас его ногу от ампутации. Тот посоветовал отвезти девочку в Курган. Потом Илизарова пригласили в Руфино и сделали почетным гражданином. Когда мэр приезжал в Курган, он всегда заезжал к своему другу Илизарову.
Эмилио боготворил Илизарова и, очевидно, считал, что вся медицина в Союзе стоит на таком же высоком уровне, как илизаровский метод лечения. Поэтому он очень удивился, узнав, что я — русский доктор, эмигрировал и работаю теперь в Америке.
— Зачем же вы уехали?
Вышла небольшая дискуссия: где медицина и жизнь лучше, в Союзе или в Америке. Я доказывал, что в Америке — лучше.
— Но ведь вы приехали сюда обратно, чтобы учиться у профессора, — говорил он.
— Потому что профессор создал то, чего не делали в Америке. Но это только он один.
— Значит, в Америке не умеют делать такие чудеса, как делает профессор?
— Не умеют. Мы приехали, чтобы научиться им у профессора и делать их в Америке.
Илизаров слушал, улыбаясь в усы, и не комментировал. Он, конечно, знал, где лучше, по своему собственному опыту. Но неудобно ему было спорить с иностранным коммунистом, потому что и сам он был членом партии. Убежденным коммунистом он никогда не был, но его насильно уговорили вступить в партию, когда встал вопрос, кому быть директором института. И, хотя он партию не любил, но уступил — во имя дела своей жизни.
Мы сидели в гостиной за низким кофейным столиком: почему-то в квартире не было столовой, хотя стояла дорогая импортная мебель. Жена Гавриила на кухне готовила нам кушанья, но в комнату не заходила. Дочь Светлана без конца вносила и уносила блюда, но с нами тоже не сидела ни минуты. Хозяин никак на это не реагировал, но мне казалось странным, что хозяйки нет с нами, и я пошел на кухню поздороваться с ней. К моему удивлению, она двигалась, с таким трудом передвигая ноги, что стало ясно: светское общение не для такого ее состояния.
— Валентина, покажите мне ваши рентгеновские снимки.
— Ой, да зачем же вам?.. Да вы не беспокойтесь…
Светлана принесла старые снимки, очень плохого качества, но и по ним видно было, что у нее тяжелейший артрит тазобедренных суставов. Поразительно: как это жена выдающегося хирурга не получала никакого лечения? В Союзе это лечить еще не умели, но в Европе и в Америке уже сотням тысяч больных делали операции замены больных суставов на искусственные. Я стал уговаривать ее приехать с мужем в Нью-Йорк для операций. Валентина смущенно улыбалась:
— Да спасибо… Ну, да, может быть, когда-нибудь… Да вы не беспокойтесь…
Через год я все-таки уговорил Гавриила, чтобы он привез жену в Нью-Йорк. Френкель поставил ей искусственные суставы на обеих ногах, и она снова стала ходить.
Для занятий в институте к нам прикрепили сотрудников отдела переводов: трех молодых женщин с одинаковым именем Ирина и Олега Горбачева, однофамильца президента. Когда Илизаров или его ассистенты читали нам лекции и проводили занятия, они переводили почти слово в слово. К тому же нам раздали английские инструкции к занятиям. Я ожидал, что американцы, избалованные высоким классом международных семинаров, станут критиковать русских преподавателей. Но занятия были с таким новым для них материалом, так детально продуманы и на высоком уровне, что все были довольны.
К тому же каждому из нас по нескольку раз дали ассистировать на операциях. А это самое интересное: лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать. Илизаров и многие его сотрудники были виртуозы этого метода, они делали все операции только одним этим методом.
Меня и Лорейн пригласил ассистировать сам Гавриил. В первый раз я ассистировал ему двадцать четыре года назад. Подготовка рук к операции была старинная, как по всей России, и ничуть не изменилась с того времени. Лорейн, конечно, удивлялась. Во время самой операции Гавриил многое делал, как говорится, на глазок. И Лорейн опять удивлялась кажущейся неточности его движений. Но у него был в этом громадный опыт. В результате все получалось очень хорошо.
Я был счастлив: через столько лет перемен и испытаний в моей судьбе жизнь доставила мне опять высокое профессиональное удовольствие — делать илизаровскую операцию с самим Илизаровым (пройдет еще несколько лет, и мы сделаем с ним вместе его самую последнюю в жизни операцию…).
Нас удивляло, как долго держали больных в институте — по месяцам, пока совсем не поправятся.
— Владимир, почему пациенты так долго лежат в госпитале? Ведь это очень дорого, — спрашивали мои американские коллеги.
— Здесь это не так дорого.
— Почему?
— Все субсидируется государством, и труд персонала ценится очень дешево.
— Почему?
Этих «почему» было все больше. Я уставал отвечать на них.
Но самое поразительное для американцев было видеть больных, которые поступали в Курганский институт со всего Союза. Почти всем им раньше уже делали операции в других больницах, и они приезжали с плохими результатами и тяжелыми осложнениями. Таких осложнений давным-давно не было в Америке. Я тоже смотрел на это уже «американскими глазами». Для нас это была наглядная демонстрация низкого общего уровня лечения в Союзе.