пятнадцать. Несколько недель подряд после этого он безуспешно старался восстановить свою солидность. Снова и снова, ожидая гостей, когда он замечал приближающегося к нему его хозяина, он внезапно взрывался в приступе безудержного веселья — к невероятному изумлению остальных обитателей дома, которым казалось, что Джон сходит с ума.
В своей гостинице «Богемцы» вели себя весьма непринужденно, и устроили в ней такой карнавал, что поражены были все — от престарелого хозяина, до почтенных чернокожих мафусаилов. Казалось, что каждый из них считал своей личной каждую из той полудюжины комнат, в которых жили все. Тот, кто вставал утром первым, одеваясь, думал прежде всего о шляпе, сюртуке и ботинках, и вряд ли бы даже заметил — если бы так случилось — даже смерть их владельца.
Один огромный и добродушный парень, которого прозвали «Слоном», очень любил поспать днем. И когда все остальные развлечения закончились, какой-то неосторожный шутник предложил:
— А теперь давайте поспим со «Слоном».
Восемь или десять человек свалились и на его постель, и рядом с ним, и на него, но тут добродушие не выдержало — он — словно пригоршню камешков вышвырнул их из комнаты и запер дверь на ключ.
Делать было совершенно нечего, поэтому они обсуждали политиков, искусство, общество и метафизику, а вскоре перешли бы к пению, декламации, «всяким шалостям», занятиям борьбой, швырянию седел, чемоданов и подушек. В каком-то недавнем театральном спектакле двое из них слышали «хор извергов», который чрезвычайно воздействовал на их воображение. Когда стрелки часов переваливали за полночь, они вовсю наслаждались исполнением этого произведения, после каждой попытки заявляя, что теперь оно будет исполнено идеально, в последний раз, то — только по особой заявке публики. Как сотрясался полуночный воздух от этих их демонических воплей «Ха! Ха! Ха!» Ниже приведена статья об их развлечениях, которую опубликовал «J. G». в «The Cincinnati Gazette». И, естественно, чтобы описать то зрелище, свидетелем которого ему довелось быть, он использовал выражения, какие применяются в рассказе о борцовских матчах:
«Появившись однажды ночью в этой компании, прежде всего я услышал, как представители „The Missouri Republican“, „The Cincinnati Commercial“, „The New York World“, и „The Tribune“ горячо обсуждают тему брачных отношений, которая, в конце концов, столкнулась с метафизикой. „The Republican“ весьма резко раскритиковал абсурдные утверждения „The Tribune“, и тогда последний, схватив огромную подушку, и очень точно прицелившись, грохнул ей по лощеной башке своего оппонента. Это мгновенно уничтожило всяческие дебаты, — и началась грандиозная битва. „The Republican“ взял мокрое полотенце и нанес ошеломляющий удар по своему обидчику, который сумел увернуться, в результате чего под удар попал носовой выступ Фрэнка Лесли. Оскорбленный Фрэнк бросил подушку, а вслед за ней хорошо набитый ранец. Затем „The Missouri Democrat“ взялся за покрывало, под которым исчезло хранилище знаний „The Herald“. После нескольких безумных попыток последний освободился и метнул пару тяжелых чересседельных сумок, которые пролетели настолько близко от головы „The Gazette“, что в попытке уклониться, он так стукнулся своей френологией о столбик кровати, что на ней вздулось то, чего до сих пор еще не было. В то же время, „The Commercial“ метнул ранец, который вбил Харпера в корзину с хлебом, и закрепил успех еще раз — сбив с ног „The World“, который, чувствуя, что падает, и, задумав недоброе, ухватился за тюфяк — но напоровшись на ножки перевернутого стула, тот разорвался, и в воздух взмыло облако перьев. При падении он опрокинул стол, разлил чернила, изрыгнул несколько вполне литературных проклятий и погасил горящую свечу, которая из без того не очень-то хорошо освещала поле кровавой битвы, но тем не менее сражение тотчас закончилось, хотя боевой дух в ее участниках еще был в полном расцвете сил. Наконец освещение было восстановлено. Комбатанты привели в порядок свои одежды, закурили трубку мира, и снова стали мягкими и тихими под нежным влиянием успокаивающего и умиротворяющего ароматного табака».
В течение некоторого времени они даже не догадывались, что буквально через стенку, по соседству с ними жил тихий и скромный капеллан — с женой и тремя своими детьми. Он немедленно пожаловался, и тотчас ему были принесены самые искренние и теплые извинения. Тем не менее, он отметил, что на самом деле, ему, в общем-то, понравилась новая забава. Он, должно быть, был самым покладистым человеком в мире. Он достоин упоминания, равно как и одна леди, которую Сидни Смит облил соусом, и которая, — в то время, когда он еще стекал по ее подбородку — мягко ответила на его горячие извинения, что на нее не упало ни капли!
После того, как с комнатными шалостями пришлось расстаться, корреспонденты решили повеселиться верхом на своих лошадях — молодых и легковозбудимых. Здешние места, изобилующие лесами, холмами и оврагами, необычайно лакомый кусочек для того безрассудного всадника, который страстно желает вывихнуть себе руки и ноги или сломать шею.
Однажды вечером, «Слон» очень неудачно упал с лошади и сильно ушибся. Но следующим вечером, ничуть не обескураженный, он повторил все свои трюки и был сброшен на землю с такой силой, что на три или четыре часа потерял сознание. Его товарищ, пытаясь остановить оставшуюся без наездника лошадь, попал под копыта своей собственной. Его кроткий и укоризненный взгляд, когда он лежал на спине, удерживая обеими руками угрожающе нависшую над ним ногу его огненного Пегаса, описать абсолютно невозможно. А другой корреспондент вывихнул себе плечо и вернулся домой раньше, чем услышал звук выстрела.
Джефферсон-Сити, штат Миссури, 6-е октября 1861 года
Эти глубокие овраги и непроходимая, топкая грязь предоставляют мулам упрямым мулам неограниченные возможности для спотыкания и невероятно благоприятные условия, чтобы увязнуть в этой грязи. Прошлой ночью шесть лошадей и военный фургон попытались преодолеть небольшой овраг, и после целой серии кувырков и переворотов, возница, фургон и мулы, достигли его дна — изрядно помятые и в очень жалком состоянии.
По части сырости Джефферсону почти нет равных. Когда в июне сюда приезжал Лайон, его приветствовал лишь один человек с зонтиком. Когда же несколько дней назад прибыл Фримонт, его встречал тот же джентльмен, который с фонарем в руках пробивался через грязь не в поисках уважаемого человека, а квартиры для командующего.
Большинство войск пошли дальше вперед, но некоторые остались. Новоиспеченные офицеры, сидевшие на своих конях, словно слон, гуляющий по канату, как безумные носились по улицам, наивно полагая, что их искусством управления лошадью