чем там дело.
— Ну, если видишь, так и говорил бы. Вообще — ничего не могу посоветовать. — Лидия схватилась за голову. — Ничего, ничего не могу сказать.
Она вскочила на лошадь ловко и легко, как большинство сибирячек, и, не дождавшись орочона, двинулась по улице.
Мишка в ближайшей харчевне выпил стакан крепкого разведенного спирта и, выйдя, неожиданно встретил Мотьку. Набрался смелости и заступил дорогу. На него взглянули просящие глаза. Мотька осторожно, но настойчиво оттолкнула его руку.
— Не надо…
Мишка для чего-то счел нужным насупиться.
— А подарки прожила, вижу?
— Хватился. С одним теперь живу, не велел носить. Снял с перстов и не знаю, куда девал.
Мотька искоса заглянула в лицо, и Мишка понял — она ничего не имеет против встречи с ним, лишь опасается сплетен. Взволновался и торопливо неловко пригласил.
— Пойдем погуляем, Мотя.
— А если увидит? Не велел ни с кем видеться, глядеть запретил на других. — Она тихонько и задорно рассмеялась. — Говорит, опять начнешь гулять. Говорит, вроде водки — стоит рюмочку выпить, и пошла тогда писать. По себе знает…
Мишка озадаченно смотрел на белокурую склоненную головку и не мог представить себе, что не имеет права дотронуться до пушистых соблазнительных волос. Может быть, в самом деле не стоит смущать ее, пусть живет, как хочет. Теперь, когда она стала вдруг недоступной, он заметил ее груди, приподнявшие кофточку, и покатые округлые плечи.
— А то пойдем куда-нибудь, хоть поговорим разок.
— О чем нам говорить? Когда можно — не говорили, а теперь вздумал.
Мишка топтался на месте; вдруг засиял, словно нашел самородок, и пригласил ее в разрез, в забой; там никто не увидит, кроме своих ребят.
— Ты с ума спятил. Какая я оттуда явлюсь!
— Ты приходи в чем-нибудь, в стареньком. Да там и не очень грязно.
— Хорошо, — неожиданно согласилась Мотька, — только, конечно, не в забой. Приходи вечером на сопку, на то место, где сидели. Если не приду — значит нельзя было. Мой убежал утром на прииск Орочон. Может быть, загуляет.
14
Мотька сдержала обещание. Мишка подождал ее всего несколько минут у камня, на котором она полулежала в первый день знакомства. Они молча, точно условились, пошли вверх. Мишка, наконец, посадил Мотьку на камень, очень удобный, похожий на табурет, а сам остался стоять настороже, словно сильный и чуткий самец-лось. Мотька оглядывалась с испугом: не идет ли кто. Они долго молчали. Внизу были уже сумерки, погасли отсветы на камнях и лужах, а на сопке горела еще заря, сквозь редкие перелески сверкали огненные тучки. Закат медленно, почти не остывая, двигался слева направо. Позади, на мутное от смешанных красок небо, всходила молодая луна. Кругом стояла тишина, слышалось поскрипывание ременного пояса на Мишке.
— Спрятались, — прошептала Мотька.
Мишка рассердился на нее да и на себя за невольно приглушенные голоса.
— Что он купил тебя, что ли? Ты своей волей сошлась с ним и можешь по своей воле разойтись. Я к примеру говорю.
— Не знаю… В прошлом году один вот так зарубил мамку топором. Прямо в бараке. Тут на Алдане права свои. Никто не заступился. Артель сидела обедала, никто ложку не бросил…
Мишка стиснул кулак и положил его Мотьке на колено.
— Этого он не кушал?
Она покачала головой.
— Не побоится ничего. У них свои законы. Если ушла от него баба — плачь, но делай что-нибудь, иначе засмеют, за человека не будут считать на прииске. У них свои уставы. Ни за какие золотые горы не сошлась бы с ним, со спиртоносом, если бы не стали нас гнать с Алдана. Он посоветовал с ним сойтись, чтобы закон обойти. Пошли записались, вроде я теперь не гулящая, а семейная. Не трогает милиция, а жизнь стала не милее. Попробовала самостоятельно жить, — ведь я не обещалась с ним с одним, — стал колотить.
— В женотдел бы заявила. Неужели нет защиты?
— Дурачок ты, хоть и роста под самое небушко, — снисходительно возразила Мотька. — Женотдела, во-первых, пока нет на Алдане, во-вторых, ты не знаешь ничего. Он для милиции работает. Одна лавочка.
— Неправда, Мотя. Если ты ничего плохого не сделала, никто тебя не тронет.
Мотька прижалась грудью к колену Мишки и закрыла глаза.
— А вот хорошее станешь думать — хоть в петлю полезай…
— С Алдана надо уехать тебе, Мотя, — сказал Мишка и почувствовал спазму в горле.
Мотька стиснула его руку.
— Никуда я не уйду, не уговаривай меня. Пусть, если так, убивает.
Они замолчали. Сделалось невыносимо под тяжестью нахлынувших опасений. Мишка невольно оглянулся, приглядываясь пристально к камням и кустам, туманным и неясным в белом ночном свете.
— Ступай домой, Мотя, и давай перестанем встречаться.
— Куда? Домой? Не пущу. — Мотька вцепилась в рукав. — Не собака, не найдет.
И парень привлек к себе девушку и обнял ее. Так он мог бы сидеть вечно, без малейшего движения, без мыслей о будущем. Все опасения и навеянная разговором жестокая горечь растаяли бесследно от близости Мотьки.
— И ты будешь хозяином надо мной? — прошептала она.
— Ничего подобного. Ты сама по себе, я сам по себе. Перед законом одинаковые имеем права.
Мишка понимал, что Мотька и так ему верит, но ему было приятно убеждать ее. Они шептались едва слышными переплетающимися отрывочными словами. Ночь, камни и кусты как будто заснули, казались спокойными, ласковыми. Кругом стояла тишина; ровный свет обливал долину и хребты платиновым матовым налетом. Расплывчатые пятна плавали в необъятном просторе, словно огромные корабли или острова по глубокому неведомому озеру. Мишка сидел прямо. Мотька приютила голову на его груди. Она еще ближе приникла к тому месту, где глухо стукало, словно молотом по мягкому железу, его сердце.
— Как громко стучит… — шепнула она.
Мишка ничего не ответил, лишь перевел взгляд с хребтов и долины на белокурый затылок, и сам услышал стук своего сердца…
Шли обратно, держась за руки как новобрачные. Бережно предупреждали друг дружку о кустарнике, о камне на пути. Мишка чувствовал себя великаном, по жилам струился мощный спокойный поток. Он даже забыл спросить, перестала ли Мотька курить опиум. Прощаясь возле дороги, стояли тесно прижавшись. Мотька заплакала от счастья, от теплоты Мишкиных слов, от трогательных, бережных прикосновений его руки. Он тревожно спрашивал — придумала ли она что сказать, если вернулся старатель Иван. Мотька отмахнулась.
— Скажу что-нибудь. — И вдруг в глазах ее выступило отчаяние, которому она до этой минуты не хотела покориться. — Скажу что-нибудь!
Мишка долго стоял и думал, что будет через несколько минут с Мотькой, как встретит ее муж, если он вернулся, и, бессильный что-либо предпринять,