было капитан.
Сказано было неосторожно, поскольку я, в силу давнего знакомства, помнил этот последний корабль, и еще помнил, как в первую же ночь на его борту, на длинной зыби бухты Саймон, капитан призывал в свидетели небо, землю и Адмиралтейство, утверждая, что его машинное отделение — хлам, матросы — хитрые мерзавцы, и хуже этого экипажа он отродясь не видывал. Зато сейчас он рассказывал о своем корабле так, словно тот был вдвое больше броненосца «Маджестик» и вдвое быстроходнее крейсера «Пауэрфул».
Мы, моряки, умеем ввести слушателя в заблуждение.
— Приезжайте взглянуть на нас в следующем году, когда мы немного встряхнемся, — подвела итог кают-компания. — Тогда мы вам больше понравимся.
Последнее было просто нереально, но приглашение я принял с удовольствием.
Через несколько дней наш крейсер должен был отправиться для переоборудования на одну из верфей, и, насколько я смог понять, если он выйдет оттуда без списка улучшений и изменений длиной с грот-мачту, виновен в том будет кто угодно, но не капитан, не офицеры и гардемарины. Так бывает с каждым новым кораблем. Наши парни выводят его в море, проверяют, на что он способен, а попутно выясняются и недостатки. И если посредством замены или переделки лееров, переборок, трап-балок, паропроводов, мостика, шлюпочных блоков или трюмных люков корабль можно улучшить, работниками верфи это будет донесено до Адмиралтейства и письменно, и устно.
Впрочем, капитаны редко получают больше половины желаемого, а потому их списки содержат примерно в три раза больше необходимого.
НЕИСПРАВИМЫЕ И НАХАЛЬНЫЕ
В ответ на эти дерзкие требования верфь из века в век отвечает крайней подозрительностью. ее неформальный ответ на представляемые списки возможных усовершенствований звучал бы примерно так: «Все вы неисправимые и нахальные воры. Ступайте прочь». На это корабль, ссылаясь на необходимость своего благополучия и благосостояния вплоть до списания с флота, отвечает столь же неофициально: «Ах, это вы о каком-то другом судне. Там действительно сущее гнездо пиратов, но мы-то отличные парни. Мы — самый добросовестный корабль, который вы когда-либо видели, а вы — лучшая верфь в королевстве. Вы распоряжаетесь всем на свете, через вас проходят все наши заказы. И мы постараемся вас ничуть не побеспокоить. Просто отправьте нам все необходимое, а остальное мы сделаем сами».
И вот заказ прибывает в сопровождении какого-нибудь мелкого чиновника, известного своей тупостью. Его заговаривают до смерти, обирают до нитки и отправляют на берег изучать на досуге данные в письменном виде гарантии.
После чего старший лейтенант разгуливает по палубе с улыбкой Чеширского кота, а плотник, от которого осталось одно название, потому что он крайне редко имеет дело с деревом, механик по вооружению и старший механик машинного отделения сияют от радости. Станки в мастерской жужжат и урчат, зато чиновник получает на орехи, потому что большая часть его груза предназначалась другому кораблю, который всем этим крайне недоволен.
УКРАДЕННАЯ КРАСКА
Чуть позже, но в тот же день, обманутый корабль отправляет к сообразительной пташке, перебежавшей ему дорогу, шлюпку и интересуется, не слышали ли там о неких дубовых блоках, новой решетке для трапа, корабельной латуни и нескольких бочонках белой краски.
— Разве это ваши? — говорит старший лейтенант. — А мы-то думали, что наши.
— Вы ошиблись. Они наши. Так где же все это?
— Ужасно сожалею, но... А почему бы вам не подняться и не выпить с нами по стаканчику.
Они поднимаются — как раз вовремя, чтобы обнаружить, латунные паропроводы уже смонтированными, дубовые блоки уже установленными на шлюпбалки, а решетку трапа уже обретшей свое законное место. А запах свежей краски, долетающий с носа, однозначно свидетельствует, что беспокоиться о местонахождении заветных бочонков больше не стоит.
Тут-то старшего лейтенанта (вполне заслуженно!) называют пиратом, а он, невинный агнец, отвечает на это, что сбился с пути истины по вине тупого чиновника, сопровождавшего груз на борт. Нет, невозможно описать словами глубину раскаяния старшего лейтенанта. Но, в конце концов, вы же знаете, какие ослы работают там, на этой верфи!
В ход идут мягкие увещевания, джин и настойки, и это срабатывает — гости возвращаются обратно в шлюпку. Ничего удивительного — старший лейтенант изучал дипломатический этикет при дворах царей Западной Африки.
Затем они возвращаются на свой корабль — такими же молодыми и глупыми, но заметно повеселевшими и разгоряченными, хотя встреча их ждет довольно прохладная. Их капитан прямо заявляет, что на борту у него не осталось ни одного вменяемого человека, и советует всему экипажу проваливать в монастырь. Затем, спохватившись, он велит младшим офицерам прямо с утра отловить этого проклятого чиновника, а уж с капитаном пиратов он, так и быть, берется потолковать сам.
Так и происходит: оба капитана братски встречаются на нейтральной территории, направляясь на шлюпках на обед к флагману.
— Ты, чертов старый пират! Куда ты девал мою краску? — ревет ограбленный.
— Я, сар? Нет, сар, это не я. Это мой брат Мануэль, сар! Краска кончилась, сар... Сапсем-сапсем кончилась, сар. Нету больша, — доносится из другой шлюпки.
Старшины опускают головы, пряча улыбки.
Таков один из обычаев нашего военно-морского флота (см. Примечание 1).
Шустрая пташка приобретает репутацию, способную потопить угольную баржу, и тем не менее еще раз проделывает тот же трюк в Гонконге или Бомбее.
СЧАСТЛИВЫЕ ДВЕ НЕДЕЛИ
В этом, и далеко не только в этом мои друзья признавались мне в те блаженные две недели, в течение которых мне посчастливилось наблюдать за их трудом.
Я слышал, без всяких купюр, что юнга думает о полученном взыскании и о человеке, который на него донес; как плотник отзывается о «приятеле» с верфи, какие чувства сигнальщик питает к адмиралу, что говорит кочегар о командовании, которое платит ему сущие гроши. В темноте ночей я слышал на полубаке фрагменты греческой трагедии, и это были такие фрагменты, что до конца жизни я буду жалеть о невозможности поделиться ими с публикой. Помимо того, я прослушал всевозможные лекции на самые животрепещущие темы, приправленные морской солью, и совершенно неправдоподобные рассказы о беседах с вышестоящими, слегка отредактированные знакомым морским пехотинцем.
Учебные пожарные, аварийные и боевые тревоги и прочие вещи в том же роде обретают совершенно новое значение, как только вам хоть однажды растолкуют, в чем тут суть. Точно также, если артиллерист, умеющий управляться со своими сложными механизмами, любовно