безумием, что я не могу спросить его. Но, может быть, и повезло, потому что большая часть меня не хотела знать.
И вот, когда мне исполнилось восемнадцать, я первым делом позвонила частному сыщику папы. Дэвид Кесслер был лучшим на Манхэттене.
Дэвид вернулся ко мне через четыре недели после того, как я попросила его найти Ники, сообщив мне о его смерти.
Я не вставала с постели три дня, после чего страх превратиться в свою мать пересилил страдания от осознания того, что его нет в живых.
С этого момента я поклялась забыть о существовании Николая Иванова.
Если бы это было так просто. . .
ГЛАВА 18
Кристиан
Настоящее время.
Арья прибыла в зал в первый день суда.
Ясно, что она решила дать моему дружескому совету хороший, длинный средний палец с оттенком «занимайся своим делом».
По крайней мере, она предпочла занять место в общей зоне отдыха, а не на семейной скамейке, где ее было бы видно. Конрад Рот никогда не нанимал женщин-адвокатов, как я предложил его дочери. Было ли это из-за гордости или потому, что он знал, что не сможет выбраться из этой неразберихи, оставалось только гадать.
Пять жертв, обвиняющих Рота по шести пунктам обвинения в домогательствах каждая, требуют 200 миллионов долларов в качестве компенсации, по 40 миллионов долларов каждая.
В отличие от других сексуальных посягательств на его положение и богатство, он с трудом заметал следы. По моим оценкам, это будет за четыре недели до того, как судья Лопес спросит нас о наших заключительных заявлениях.
Я стоял перед скамьей судьи Лопеса для своего вступительного слова, одетый в мой костюм «Брунелло Кучинелли» и с серьезным выражением лица. Мне потребовалось все, чтобы оторвать взгляд от женщины в последнем ряду зала суда. Арья сидела, выпрямив спину и вздернув нос вверх. Образ уравновешенной элегантности. Она перестала посещать бассейн, и у меня была целая неделя, чтобы обдумать нашу последнюю встречу, во время которой она практически сказала мне, чтобы я шел к черту, когда я предложил пригласить ее на ужин. Естественно, это заставило меня хотеть ее еще больше.
Я не был уверен, когда именно начала стираться грань между желанием поиметь ее и желанием поиметь ее вообще. Но я знал, что переступаю ее, как нетерпеливый стриптизер, выступающий на мальчишнике за чаевые.
Каким бы иррациональным, нелогичным, опасным (и нельзя было отрицать, что прикосновение к ней могло осложнить мое дело, перспективу моего партнера и мою жизнь в целом) это было, я хотел Арью.
И заслужил ее. После всего, через что она заставила меня пройти, ее присутствие в моей постели было идеальным утешительным призом.
Она могла бы пойти своим путем после того, как я с ней покончу, возможно, выйти замуж за нижестоящую родословную, теперь, когда дражайший папочка будет изгнан из компании хеджевого фонда, которой он управлял, и изгнан из приличного общества.
К несчастью для Арьи и, возможно, для меня самого, моя вступительная речь включала презентацию с изображением члена ее отца, который он послал двадцатитрехлетней стажерке и который был увеличен на экране посреди комнаты, лобок и полумачтовая эрекция были нетронуты. Я изо всех сил старался не смотреть на Арью, пока объяснял присяжным, что ее отец послал изображение своего члена кому-то младше собственной дочери, чувствуя у себя тошноту. И после этого тоже не обращал на нее внимания, когда моя клиентка со слезами на глазах объясняла, как ее ранило (вполне буквальное) откровение о том, что ее босс - козел.
Первый день испытаний прошел гладко. Истцы были убедительны. Присяжные прониклись к ним симпатией. Я продемонстрировал достойное Оскара выступление, делая вид, что слушаю и озабоченно нахмуриваю брови во всех нужных местах.
Когда судья Лопес стукнул молоточком и сказал, что в суде перерыв, я повернулся к месту Арьи и обнаружил, что оно пусто.
Я прошел с истцами и Клэр через двойные двери зала суда в фойе, разбивая день на удобоваримые пункты для моих клиентов. Я спустился по лестнице здания суда, проскользнув между величественными колоннами. Дождь прилипал к моему костюму. На другой стороне улицы за дверью кофейни исчезла вспышка взлохмаченных каштановых волос, которую я узнаю где угодно.
Арья.
— Я встречу тебя в офисе. — Я коснулся руки Клэр, когда она повернулась ко мне, сказав:
— Не хочешь выпить кофе по дороге, чтобы мы могли поговорить?
Она остановилась, тяжело сглотнула и кивнула.
— Да. Да. Конечно.
Не сводя глаз с двери кофейни, я пересек улицу и вошел внутрь. Арья уже сидела, баюкая чашку кофе за высоким столом у окна и глядя в него. Я скользнул на стул перед ней, прекрасно зная, что играю со спичками рядом с шестигаллонной бочкой со взрывчаткой.
— Как мы себя чувствуем сегодня? — Я сразу понял, что спросил не то, что нужно. Как, черт возьми, я думал, она себя чувствует? Я только что провел последние семь часов, забивая гвозди в метафорический гроб ее отца, прежде чем сбросить его в океан.
Арья подняла глаза от своей кофейной чашки, немного дезориентированная. Дождь стучал в окно перед нами.
— Разве юристы не должны уметь обращаться с социальными сигналами? Пойми намек, — простонала она, протирая глаза.
— Я скорее прямолинейный парень. — Я поставил свой портфель между нами.
Она поднесла край чашки к губам, отпивая от нее.
— Это так? Тогда вот тебе бомба правды — я не хочу с тобой разговаривать, Кристиан. Никогда.
— Зачем ты пришла сюда сегодня? — спросил я, игнорируя ее слова. У меня не было привычки приставать к женщинам или даже уделять им время дня, если только они не соперничали за это. Но я знал, что защитный механизм Арьи было отталкивание людей — мы были сделаны из одной ткани — и я не был до конца уверен, что прямо сейчас хочет побыть одна. — Он даже не признал тебя.
— Посреди зала суда висела фотография его пениса размером с киноэкран. Немного тяжело смотреть своему ребенку в глаза после этого.
— Точно. Ты не можешь поверить, что он невиновен после этого.
— Я вообще не уверена, что он невиновен. — Она поставила чашку обратно на стол и рассеянно покрутила ее пальцами. — Я нахожусь в зоне обоснованных сомнений. Но ты прав. Он игнорировал меня. Он даже не отвечал ни на один мой звонок.
— Это форма признания вины. — Я выхватил чашку из ее пальцев и сделал глоток. Она взяла свой кофе без сахара и без молока. Прямо как я. — Что подводит меня к моему первоначальному вопросу — почему ты здесь?
— Тяжело расставаться со своей единственной семьей. Даже если эта семья ужасна. Это хуже, чем если бы он умер. Потому что,