бездействия вызывал возмущение. Даже то, что война идет за пределами Тверской земли, не успокаивало народ, и по улицам поползли неприятные для меня слухи, мол консул уже не тот, вон сидит сложа руки, когда враг бесчинствует у нашего порога. К тому же срывалась летняя ярмарка, а на очередной съезд приехала едва ли половина князей и депутатов. Все были недовольны и винили во всех бедах меня и мою нерешительность. Князь Ярослав демонстративно, не дожидаясь меня, выступил со своей дружиной на помощь Москве, а в городской думе надрывался Якун со своими сторонниками, чуть ли не ежедневно в наглую обвиняя меня в трусости.
Посвятить Ярослава или думских бояр в свой стратегический замысел я посчитал нецелесообразным, зная как они умеют хранить секреты. Слухи могли докатиться до ушей ханского баскака, и тогда весь мой план пошел бы коту под хвост. В общем, целый месяц я молча терпел призывы и обвинения, а когда наконец-то пришло время действовать, мне нужна была уже не просто победа… Для реабилитации была необходима оглушительная победа, слава которой затмила бы разговоры о моей слабости и нерешительности.
Сил для этого у меня было не много. Полк Ерша держал осаду в Чернигове, полторы бригады из полка Эрика Хансена вместе с ним и с Куранбасой ушли на судах нового торгового каравана в Орду. Новобранцев и остатки полка датчанина я вверил Калиде для защиты Твери, а сам с полком Петра Рябого и двумя полками конных стрелков выступил прямиком на Волок Ламский.
Шли максимально скрытно, дабы выйти глубоко в тыл и отрезать пути отступления осаждающему Москву литовскому войску Войшелка. Фургоны пришлось оставить, слишком уж они сковывали движение, а в задуманном мною броске главным аргументом была скорость и внезапность. Через четыре дня вышли к Волоку, и оттуда уже я повернул на Москву. Еще через три дня я приказал разбить лагерь у Звенигорода и послал Соболя шугануть литовцев, дабы они осознали, что уйти без боя им уже не удастся.
Сейчас, когда разведка вернулась из рейда, мне не терпится узнать, как повел себя противник, но я терпеливо жду, пока Ванька осмотрит разложенную карту, сориентируется и наконец начнет.
— Литва вот тут лагерем стояла, — его палец ткнул к западу от Москвы, — на глаз тыщ пять, из них конных больше половины! Через реку я переходить не стал, дабы в засаду не угодить. Кони-то у литвы, известное дело, получше наших будут!
Он начал углубляться в рассказ о преимуществе литовских рысаков, и я поднял на него строгий взгляд, мол давай по существу.
— Так это! — Тут же поправился Ванька. — Я к чему… За реку ходить и нужды не было, литва обнаглела совсем и шарила по округе малыми шайками. Мы парочку таких отследили, ну и положили всех…
Мое застывшее в глазах недоумение обрывает его, и он тут же правится.
— Не, не! Не всех, а как ты и сказал, одного отвалтузили изрядно да дали сбежать. Он как до своих добрался, так литва тут же снялась с лагеря и начала отходить по Волоколамскому тракту.
Вопросительное выражение не сходит с моего лица, и Ванька еще уточняет.
— Все сделали, как ты сказал! Пока литвин валялся избитым, мы прикинулись пьяными и хвалились, что зажали поганых в капкан. Мол у Ламского Волока уже боярская конница стоит, а со дня на день с севера подойдет консул со всем войском и тогда-то мы уж задавим литву, как мышь в мышеловке.
«Значит, — мысленно резюмирую услышанное, — у Войшелка есть серьезный повод поторопиться!»
Видя мое одобрение, Ванька довольно щерится.
— Мои хлопцы следят за литвой, а я вот к тебе, значится… — Почесав затылок, он добавил еще. — Идут ходко, через пару дней могут уже и здесь быти!
Киваю в знак того, что понял, и смотрю на мною же составленную топографическую карту. Два дня, что мы стоим здесь лагерем, потрачены не зря, местность на десяток верст вперед изучена досконально. По описанию разведки, у меня на плане отмечено все, что необходимо для выбора будущего поля боя: холмы, низины, лесные массивы, небольшие рощицы и сколь-нибудь пригодное для битвы свободное пространство.
Сейчас же мой взгляд прикован к полю в трех верстах от лагеря. Это место как нельзя лучше подходит для того, что я задумал.
* * *
Прямо передо мной широкое поле, поднимающееся к вершине вытянутого холма. Его умиротворяющая зеленая гладь рассечена пыльным шрамом Волоколамского тракта почти пополам. Позади меня широкая полоса леса. Где-то севернее река Беляна, она ограничивает любой маневр в том направлении. Южнее небольшая рощица и парочка озер, так что там тоже не развернешься.
Я смотрю на дорогу, что выходит из леса у меня за спиной и, взобравшись на пологий холм, пропадает за горизонтом. Это торный путь из Волоколамска на Москву, и там на вершине холма вот-вот должна появится литовская конница.
Моя войсковая колонна уже выходит из леса и начинает разворачиваться по фронту. Вперед выходят два полка конницы, прямо за ними в три сплошные линии встают все девятьсот стрелков, а позади всех выстраиваются ротные прямоугольники пикинеров и алебардщиков. Три конные сотни Соболя остаются в лесу в качестве резерва.
У любого, взглянувшего на мою расстановку полков, возникнет только одна мысль — я сошел с ума и готовлюсь угробить свою армию. Все выглядит именно так. Противник на вершине холма, мы внизу. У него идеальная позиция и почти три тысячи конницы, а у меня всего одна и у нее худшее место из всех возможных. Его кавалерия покатится вниз, а моя натужно поползет вверх. Конечно же враг опрокинет моих конных стрелков, и они побегут прямо на выстроенную за ними пехоту. Свалка неизбежна, моя же конница сомнет мои же ряды пехоты, и все! Конец! Бегство и разгром!
Да, это выглядит именно так, и я хочу, чтобы Войшелк в это поверил, потому что за кромкой леса спрятаны двадцать четыре баллисты, десять ракетных установок, а первая шеренга стрелков усилена тридцатью громобоями.
Единственный минус для противника — это заходящее солнце, что слепит глаза, но кто будут считаться с подобными мелочами, когда фортуна подбрасывает такой невероятный случай поквитаться с русскими. Бросаю еще один взгляд на вершину холма и вижу, как покатился вниз дозорный десяток. Значит, с другой стороны уже появилась литва, и вражеские разъезды устремились занять господствующую возвышенность.
«Вот и хорошо, вот и славно! — Проговариваю про себя. —