– Аллах кезани версин![31] Разве Аллах не запрещает правоверным азартные игры? – немедля откликнулся Корено. – И хто виноват, шо перед Богом ты подлец, а перед людьми – дурак?
– Эзек оглу эзек![32] – завопил турок, потрясая в воздухе кулаками. – Все русские – свиньи, а греки – помет этих свиней!
– Так и на ж тебе от дружбы русских с греками! – без тени эмоций произнес Коля и, быстро шагнув вперед, двинул турка в челюсть.
Турок взлетел в воздух. Пролетел пару саженей, теряя в полете зубы и чертя по полу строчку крови. Упал на пол и проехал на спине еще сажень, прежде чем исчезнуть со страниц этого романа.
– Let’s tear off Russian of the head![33] – завопил кто-то из англичан и запустил в Троцкого бутылкой.
Обернувшись на крик, Троцкий машинально шагнул в сторону. Емкость, просвистев мимо его уха, врезалась в нестройные ряды бутылок, расставленные на полках за спиной трактирщика. Звон бьющейся посуды и плеск льющейся из нее сивухи заставил хозяина забегаловки отпрыгнуть. Итог прыжка был поразителен: кабатчик прямо-таки впечатался в стену и выбил деревянный шток, обмотанный канатом, удерживавшим под потолком чучело крокодила.
Несколько секунд крокодил продолжал болтаться под потолком. Потом, словно обрадовавшись нечаянной свободе, с шумом рухнул на стоящий под ним стол, разметав полупустые бутылки, стаканы и забрызгав соусом перекошенные от удивления и испуга рожи сидевших за ним британцев. Не успели сыны Альбиона опомниться, как Филька Потапов, бурливший от радости и долго сдерживаемого боевого азарта, завопил: «А ты не выголяйся, нерусь!» – и метко приложил англичанина пивной кружкой по уху.
Троцкий, не зная, что ему делать во время всеобщей драки, охватившей кабак подобно лесному пожару, приклеился спиной к трактирной стойке, став на некоторое время сторонним наблюдателем. А тем временем потасовка, набирая обороты и втягивая в себя все новых участников, жила своей жизнью.
Вокруг него с жутким хрустом ломались предметы немудреной кабацкой мебели и трещали ребра, сыпались на пол монеты из разорванных карманов и прилипали к столам выбитые зубы, щедро лилось спиртное из разбитых бутылок и кровь из рваных ран. Многоголосую чужеродную брань перекрывали рев Василька: «У пятачыну!» и разбойничий свист Ракитина вкупе с разбойничьим же кличем: «Сарынь на кичку!»
В толчее синих французских кепи, осадивших Корено, языками пламени мелькали алые фески турок, временами почти сливаясь с костром красных британских мундиров.
Николай, не обращая внимания на численное превосходство противника, ломился сквозь ряды супостатов, вовсю применяя кулаки, колени и локти, и со стороны казалось, что не толпа пытается бить Колю, а Коля в одиночку лупит целую толпу.
Теснина тел исторгла из себя высокого и тощего мужика в бело-черной нательной рубахе и белых парусиновых штанах, с ярко выраженной галльской внешностью, и раздалась в стороны. Француз, демонстрируя свое мастерство савата, выставил перед собой ногу и, не подпуская Колю на дистанцию удара рукой, саблировал ею в воздухе.
– А вот те привет от жиганского спорту! – не обращая внимания на финты противника, азартно выкрикнул Коля.
Француз вздрогнул от неожиданности, а одессит чуть пригнулся и подсечкой рубанул опорную ногу противника. Саватер грохнулся на пол, вскочил и тут же схлопотал короткий, душевный, от плеча и на выдохе удар в лоб, сопровождаемый криком одессита: «Эт тебе за Черноморский флот, лягушкина кровь!» После такой неприятности задиристый галл стек на пол и больше не шевелился.
Сеня-волнолом, вдохновленный Колиным воплем: «Семэн! Глуши хозяина, пока он драконов не высвистал!», перемахнул через высокую стойку, как через деревенский плетень, и уложил трактирщика на пол, вбив кулаком голову в плечи так, как хороший плотник загоняет гвоздь в доску. Одним ударом.
Не желая оставаться на вторых ролях, Петро Ракитин, пробежав несколько шагов, вдруг оттолкнулся от пола, как каучуковый мячик, и подобно пушечному ядру врезался плечом в парочку шотландцев, неразборчиво вступивших в чужую потасовку. Не ожидавшие подобного подвоха шотландцы зацепились друг за друга и дружно грохнулись на пол. Петро, топчась по упавшей волынке, принялся колотить подхваченной с пола ножкой стола по кельтским головам. Волынка жалобно стенала в унисон воплям хозяев.
Убедившись, что хайлендеры выбыли из драки, Ракитин сдернул с одного из поверженных противников килт и, размахивая им, как боевым знаменем, рванул в угол, где Корено и Василек оборонялись от полудюжины то ли пиратов, то ли ночных парикмахеров.
Троцкий, чей опыт участия в драках ограничивался единственным случаем применения бильярдного табурета, в замешательстве зашарил взглядом по залу. Увидев, что Потапов и Сеня с трудом отбиваются от пятерки крепких арабов, он подхватил обломок скамьи и с размаху врезал по затылку одного из противников. Услышав жуткое «ХРЯС-С-СЬ!», Лев испугался, что проломил ворогу голову, но когда тот повернулся с перекошенной злобной гримасой рожей, перепугался гораздо сильнее. Троцкий вновь замахнулся доской, но ударить не успел: визави закатил глаза, сделал два шага и с оглушительным шумом рухнул на пол.
Свалив араба, Лев, размахивая перед собой половиной скамьи и крепко зажмурив глаза, вновь бросился в атаку. По этой причине он не видел, как один из противников, отшатнувшись от его удара, угодил точнехонько под Сенин замах, после чего присоединился к изрядной компании, отдыхавшей к тому времени на полу среди осколков посуды и руин мебели. Оставшийся в одиночестве араб – прочие пали либо сбежали – попытался скрыться, но не успел: Потапов впечатал свою ногу ему в живот, а Сеня добавил кулаком в скулу.
Волна адреналина захлестнула Троцкого с головой, и он с древним, как сама Русь, воплем: «Наших бьют!» кинулся на помощь Корено. И очень удивился, увидев, что его вмешательство уже не требуется: пол таверны устилали тела поверженных врагов, где шевелившихся, где лежащих неподвижно. Николай, облизывая кровь с рассеченного кулака, подошел к барной стойке, взял с полки чудом уцелевшую бутылку и, отхлебнув из горла, расхохотался, глядя на учиненный ими погром.
– Таки я не имею памяти за столько добрых дел и зараз! – хохотал он, вытирая слезы. – Боцману – угодили, за брата-моряка – заступились, честь России отстояли так, шо Кутузов будет нам должен! Если кто имеет сказать нам за трофэйные шекели, то это добыча и она таки сверху кассы. Как у меня сейчас кипит кровь, от нас есть польза только в одном месте, и я имею мыслей сходить до баб. И не в вертеп какой-нибудь, а в бордель с традицией!
– А здорово ты, Коля, того саватера уделал! – восхитился Троцкий, принимая бутылку из рук приятеля.
– А-а-а! – отмахнулся от восторгов Корено. – Разве то саватер? Так, танцор балету с позорной репутацией, а никак не саватер. Гостил я как-то в Марселе, вот там я настоящего саватера встретил… Тот – боец так боец!
– И кто кого, а, Коля?
– Шо значит «кто кого», Лева? Я да он вдвоем сделали восемнадцать немецких матросов. Французик имел на них обид за Седан, а я с ним заодно!
Прежде чем выйти из разгромленного кабака, Петро Ракитин оглядел бессознательных шотландцев и грустно вздохнул:
– А я-то и не верил! А ить говорили мне люди знающие – у этих шотландцев мужика от бабы только в сильный ветер отличишь…
Пресловутый «кошкин», сиречь публичный, дом на первый взгляд производил вполне благоприятное впечатление. Более того – набреди Лев на этот дом без компании, он вряд ли догадался бы о его сомнительной сущности.
Снаружи – скромный двухэтажный домик из желто-серого кирпича с черепичной двускатной крышей. Перед двустворчатыми резными дверями верзила неопределенной национальности с рваным шрамом, пересекающим мрачную небритую физиономию, по-видимому, исполнявший роль швейцара, мажордома и вышибалы одновременно.
В силу того, что ранее в подобных заведениях ему бывать не приходилось, Троцкий не смог сказать, было ли место, куда его привел Корено, чем-то лучше или хуже других.
На первом этаже не наблюдалось каких-либо признаков вертепа, напротив, все достаточно прилично и аккуратно. В небольшом зале вольготно разместились три или четыре круглых столика, застеленные разноцветными сатиновыми скатертями. На двух из них даже стояли дешевые вазочки, украшенные букетами из бумажных цветов. На стенах, обитых порядком выцветшей тканью розового цвета, висело несколько картин с пейзажами и натюрмортами.
У дальней стены возвышалась полукруглая барная стойка, украшенная десятком небольших флагов различных держав. За стойкой хозяйничала сухопарая дама, затянутая в платье моды середины века, деланая улыбка которой не могла скрыть цепкого взгляда, оценивающего каждого посетителя. В дальнем от входа углу на небольшом помосте возвышался рояль. Загорелый европеец средних лет, облаченный в изрядно потертый костюм, на вид то ли обнищавший рантье, то ли местный тапер, то ли ностальгирующий проходимец, печально наигрывал сентиментальную мелодию, периодически прихлебывая из высокого стакана.