Его плоть раз за разом расцветала у нее во рту, орошая его брызгами драгоценной влаги. И ее рот, а потом и все тело стали ненасытными.
А спустя несколько часов, тело перестало ее слушаться, и она стала проваливаться в короткие обмороки, уже не в силах ни брать, ни давать. И, изредка открывая опустевшие глаза, она видела над собой, словно далеко плавающую луну, застывшее самурайской маской лицо Наоэ, принявшее голубовато-прозрачный опенок.
Резко выплеснутая в лицо вода из кувшина с ветками сосны привела ее в чувство. Наоэ стоял над ней в туго перепоясанном золотистом кимоно.
– Вас ждут на военной базе в Иокогаме. Через три часа я передам вас мистеру Четану.
Но Пат не могла не то что встать и одеться, а даже разогнуть сведенные судорогой ноги. Тогда Наоэ быстро ввел ей в вену какое-то лекарство, и через пятнадцать минут они уже подходили к стойке билетного контроля.
– Но интервью!? – Пат смертельно побледнела.
– Вы получите его ровно через сутки после вашего возвращения домой. Поверьте, это будет лучшее ваше интервью.
И, как ни странно, Пат поверила, ибо Восток повернулся к ней сегодня своей подлинной, скрытой для европейского глаза стороной.
Они действительно оказались у трапа «боинга» Хаваншиты ровно в назначенное время. И, перекладывая бесчувственную руку Пат в обтянутую кожаной перчаткой руку летчика, Наоэ на мгновение задержал ее в своей так, что ладонь вдруг вспыхнула мучительно-обжигающим пламенем.
– Благодарю вас. Не пытайтесь… – Последние слова заглушил рев включившихся двигателей.
– А деньги!? – вдруг вспомнив, что операция так и осталась неоплаченной, попыталась крикнуть Пат сквозь закладывающий уши шум.
Но доктор Наоэ уже подходил к краю аэродрома.
* * *
Проводив Пат, Стив не то чтобы вздохнул с облегчением, но вдруг ощутил, что впереди у него почти три дня, не отягощенных постоянным напряжением воли. Он прекрасно видел, что Пат не хочет ребенка, он даже отчетливо понимал почему, но иначе не мог. Он не собирался в сорок лет устраивать свою семейную жизнь заново, а его дальнейшая жизнь с Пат зависела от ребенка. Значит, от ребенка зависели его внутреннее спокойствие и гармония, его естественные для каждого мужчины честолюбивые планы. И, в конце концов, он вложил в зачатие этого малыша слишком много чисто психических усилий, чтобы позволить Пат избавиться от него.
Странно, все его женщины хотели от него детей, и сколько такта, ума, красноречия и просто обаяния приходилось ему прилагать, дабы этого не случилось. Разумеется, бывали и неудачи, но и тогда, очень мягко, но настойчиво, Стив добивался своего – спустя несколько недель после того, как ему сообщали трогательное известие.
Шагая по Стэйт-стрит и продолжая размышлять все в том же направлении, он неожиданно вспомнил давнишнюю историю, которая была забыта под натиском последующих событий. В семьдесят первом году, когда он пытался охватить телебизнесом некоторые неразвитые южноевропейские страны, типа Албании и Югославии, судьба занесла его в Сербию, в крошечный городок Трепчу. С веселым любопытством присматриваясь к полудикой, во многом совершенно непонятной для него жизни под железной пятой Советов, Стив, тем не менее, с удовольствием замечал такую же полудикую пугливую красоту местных женщин. И когда однажды в каком-то жалком кафе маленькая красавица сербка бросила на него огненный взгляд из-под густых смоляных кудрей, закрывавших пол-лица, он подошел и, без слов взяв ее за руку, увел к себе в номер дрянной провинциальной гостиницы. Может быть, он сделал это потому, что огненные глаза дикарки слишком напомнили ему Руфь, с которой он расстался не по своей воле и которую до сих пор мучительно желал. А может быть, он просто пожалел девушку, осужденную гнить в этой дыре, где никогда не бывает ничего интереснее старого американского фильма в местном клубе.
Йованка, как он и ожидал, оказалась девушкой, но она отдавалась ему с такой страстью обреченности, что Стив поневоле вынужден был разделять ее порывы, почти никак не тронутые цивилизацией. И это было упоительно. Проторчав в городке несколько месяцев, перед отъездом он устроил возлюбленной королевский вечер с шампанским, специально привезенным из Белграда, всевозможными лакомствами и головокружительной любовью. Но, когда он собрался уходить, Йованка вдруг одними глазами – а она вообще практически не разговаривала с ним, то ли в силу полного незнания английского, то ли по природной славянской молчаливости – указала на свой живот и полыхнула кирпичным румянцем во все лицо. Чертыхнувшись в душе, Стив схватил девушку за руку и, запихнув на заднее сиденье раздолбанного джипа, на котором колесил по стране, погнал в столицу. До самолета в Милан времени оставалось в обрез. Чуть ли не на ходу выскакивая из машины и спрашивая прохожих, где здесь ближайшая гинекологическая клиника, он все-таки успел переговорить с чернобородым толстяком доктором и, всучив бледной Йованке около пятисот долларов – все, что оставалось у него наличными – бросился в аэропорт. Бедная девочка! И какое все-таки свинство с его стороны! А Пат, дурочка, упрямится. Впрочем, все опасные сроки уже прошли, и теперь можно спокойно ждать.
Скоро мысли его потекли совсем в другом направлении, он пешком дошел до Боу-Хилл, где уже возвышался дом в строгом северном стиле, и, зайдя внутрь, подумал, что уже вполне пора объявить тендер на дизайн-проект внутреннего убранства. Но по зрелом размышлении, Стив все-таки решил найти исполнителя сам и, перебрав варианты, остановился на дизайнерском бюро Анджело Донгиа, известном своими моделями тканей, мебели и интерьерами. Не откладывая, он тут же позвонил в бюро и попросил прислать сотрудника через четыре дня, так как хотел обсудить будущую отделку вместе с Пат. И с чувством выполненного долга Стив отправился в Федеральную комиссию связи, чтобы забрать оттуда своего приятеля Стюарта Лури и в каком-нибудь из пустынных ресторанчиков Эсбьюри Парка обсудить с ним проблему внедрения на своем канале системы кабельного телевидения.
Ночью над Трентоном пронесся ураганный ветер, гремевший трубами и бивший ветками в стекла. Стив проснулся совершенно разбитым, словно после сильной попойки, и не пошел на студию, завалившись в каминной с томиком Эллиота. Пат должна была позвонить уже вечером, устроившись в гостинице и получив аккредитацию. Весь день Стив роскошествовал: он курил свой замечательный вирджинский табак, запах которого почему-то не переносила Пат, декламировал вслух любимых поэтов, написал длинное, обстоятельное и вместе с тем шутливое письмо Джанет и долго, с наслаждением, рылся в старых бумагах. До вечера он даже отключил телефон, поскольку такие дни выпадали Стивену Шерфорду раз в два-три года.