Читать интересную книгу Самозванец. Кровавая месть - Станислав Росовецкий

— А ну стой! — услышал Хомяк, однако и не подумал остановиться. — Ты, что ли, Федко?

«Федко?» — повторил про себя Хомяк. Если вся кровь, бывшая в Федке, прошла через его тело, то не стал ли он теперь еще и Федком? Ему даже не пришло в голову, что казак принял его за Федка, потому что он в кунтуше свого бывшего приятеля, в его шапке и сапогах.

— Я, это я, Федко, мать твою девочку, — проворчал упырь и сделал еще несколько шагов. Он почувствовал, как, нежно щекоча его губы, выползают клыки, и теперь от него больше ничего не зависело, все уже делалось само собой, как у оленя во время случки.

— Да ты упырь! — воскликнул казак Каша и отшатнулся, отбросил самопал и полез за пазуху. — Осиновый кол тебе в…

Однако было уже поздно, он неисправимо промедлил, он зазевался, казак Каша, хитроумный знаток всей и всяческой нечистой силы! Клыки вонзились в шею Каши, и сопротивление жертвы, вначале довольно сильное, теперь лишь усиливало желание упыря привести ее в удобное для себя положение — и откуда у него только силы брались! Вот уже и обмяк Каша, выпустил из руки осиновый кол, и теперь уже Хомяку приходилось поддерживать его, чтобы не упал.

Насытился Хомяк, и едва сам на труп Каши не свалился от полноты пережитых им ощущений. Наконец, опомнился. Чудесная сытость и хмель пройдут, увы! Надо продолжить охоту. Он наклонился, поднял самопал Каши, повесил на плечо рядом со своим, то есть Федка. Обжегся при этом о фитиль, о чем узнал, только почуяв запах паленого мяса. Схватил Кашу за ноги и оттащил в тень. Снял с головы польскую шапку Федка, убрал ее за пазуху, сам удивившись своей неуместной теперь рачительности, разыскал на земле и натянул на голову папаху казака.

Посмотрел, на каком из самопалов длиннее фитиль, взял его себе, оставшийся ствол положил на труп Каши. С удовольствием отрыгнув пару раз, упырь сосредоточился на переваривании ужина. Где-то ближе к полночи на крыльце избы появится сменщик казака — вот тебе и закуска, чтобы дотянуть до утра, когда придется укрыться для отдыха в темное место. А что, если в амбар? Впрочем, ночь длинна, а у него, как стал упырем, получается пока все, что он задумал.

Однако везение изменило сегодня злому кровопийце, а быть может, напрасно он, на удачу свою надеясь, позволил себе осоловеть после ужина. Во всяком случае, когда он вдруг захрапел, прислонившись к повозке, а самопал на нее положив, неумолимые убийцы были уже невдалеке.

Серьга и Сопун втиснулись в лес с правой стороны обочины, от усадьбы не просматривающейся. Вдвоем натянули тетиву в самостреле, положив ружья на землю. Немало времени потеряли, пока высекли огонь и зажгли фитиль большой пищали. Потом двинулись по дороге вперед, причем сын нес самострел, а мертвый отец, шепотом чертыхаясь, косу, обе пищали и сошку. В темноте он походил на плотника, собравшегося на ярмарку с охапкой грабель. Серьга сердился, потому что не мог взять тяжелый мушкет на плечо: ему надо было полою прикрывать горящий фитиль.

Собственно, желтая точка тлеющего фитиля и выдала им, где в темноте притаился дозорный. Сопун предположил было, что это светлячок, однако отец высмеял его: какие могут быть светлячки поздней осенью? Подошли поближе, на полсотни шагов, и Сопун разглядел слева от желтой точки темное пятно на повозке, а когда смолк на короткое время неясный шум и гам из корчмы, расслышал и похрапывание. Он повернулся к отцу и кивнул. Тот молча протянул ему сошку.

Колдун с усилием воткнул сошку в землю и положил на ее развилку самострел. Целился он до того долго, что перед глазами пошли красные круги. Пришлось дать глазам отдохнуть, снова найти во тьме пятно цели, снова прицелиться в середину темного пятна. Наконец, он потянул осторожно, ложе самострела на месте удерживая, за спуск дубового курка. Курок легко заскрипел, поворачиваясь на дубовой же оси, и его верхняя часть, поднимаясь, начала сталкивать со шпенька зацепленную на нем тетиву. Тетива, сплетенная из оленьих жил, издала звук, похожий на щелканье кнута, и послала вперед стрелу.

Щелканье тетивы прервало дрему Хомяка, уже готового проснуться, потому что он почуял перед тем человеческий запах, распространяемый Сопуном, но в сонном расслаблении не сумел еще сообразить, чем это может ему угрожать. В следующее мгновение большая стрела от самострела вонзилась Хомяку в живот, пробила кишки, наполненные чужою кровью, вышла из его тела чуть левее позвоночника и пригвоздила упыря к борту тележного кузова.

Мерзко матерясь, Хомяк подергался-подергался, но вырвать стрелу из доски так и не смог, только рану расширил. Тогда он, скользя сапогами в луже чужой и своей крови, подался вперед и, оставив часть оперения в ране, снял сам себя со стрелы, как мясник снимает с крюка свиную тушу.

Тут Сопун, с самопалом в руках бегущий к повозке со всех ног, обернулся к отставшему отцу:

— Он матом кроет! Это же тот самый дохлый сукин сын!

Глава 19. Пирушка в Анфискиной корчме

Укрывшись в темноте на обочине дороги, Зелёнка как раз пыталась придумать, как бы ей проникнуть в корчму, когда перед дозорным возник вдруг другой супостат и после короткого разговора вцепился ему зубами в шею. Испуг сорвал русалку с места и бросил на крыльцо корчмы. Дверь, слава всем богам, оказалась незапертой, и она вбежала в пропахшие дымом сени. Собравшись с духом, Зелёнка толкнула следующую дверь и оказалась в большой комнате с двумя длинными столами и скамьями перед ними.

На скамьях сидели трое мужчин, и еще один стоял перед ними с подносом. Сидевшие разговаривали по-польски, однако замолчали при ее появлении, а стоявший мужик спросил невежливо:

— Куда прешь, девка?

— Я к хозяйке твоей! Я племянница ейная! — выкрикнула русалка и, не чуя под собою ног, припустилась вверх по лестнице. Днем дядьке Серьге удалось вытащить из любвеобильного Змея, что Анфиса-шинкарка, когда есть постояльцы в обоих верхних покоях, спит в каморке, от лестницы сразу направо.

Зелёнке нельзя было показывать свое лицо, поэтому она позволила себе только короткий взгляд на сидящих мужчин, однако узнала двух стариков-ляхов — пана и слугу, которых на днях видела в лесу, схоронившись в листве на дубе. Третий был усатый добрый молодец в немецком платье. Прятала же она лицо не потому, что сама боялась быть узнанной, нет: супостаты не должны были разглядеть природную зелень ее кожи.

— Откуда тут взялась девица? — поставил перед сотрапезниками вопрос пан ротмистр, обсосал длинный седой ус и заглянул зачем-то в свою кружку. — Быть может, до Путивля отсюда ближе, чем нам с тобою, Тимош, запомнилось?

— Быть может, пане, — ответил старый слуга уклончиво. — А мне показалось, что я уже где-то видел эту лисью шубу.

— Все шубы из обычной, то есть рыжей лисицы, крытые синим сукном, в конечном счете похожи друг на друга, — это уже отец иезуит счел нужным вступить в разговор. — Проблема же философическая состоит в удивительном многообразии человеческих лиц. Ведь Создателю куда проще было бы создать наши лица одинаковыми. Что у мужского, что у женского пола.

— А я вижу другую проблему, — ухмыльнулся старый ротмистр. — Мы с тобой пойдем себе спать, а нашему доброму Георгу придется выбирать, за которой из молодок приударить.

— О, йя! Цвай медхен… Зер гут! Карашо! — блеснул белыми зубами на красном лице немец.

А стоявший с подносом горбатый Спирька, многолетний слуга и наперсник Анфиски, мог бы пояснить иноземцам, что до Путивля ещк верст… то есть миль сорок, ближайшая же деревня в пятнадцати милях, а у его хозяйки сроду не было никакой племянницы, но промолчал. Жизнь научила Спирьку, что слово далеко не всегда серебро, а молчание так уж точно золото. Особенно когда имеешь дело с иноземцами, увешанными всяким острым железом, словно березка на Семик яблоками и пряниками.

Зелёнка тем временем решилась постучать в дверь каморки, сквозь щели которой просачивался тусклый свет.

— Кто там ломится? Ты, что ли, пан Георгий? — отозвался раздраженный женский голос.

— Какой еще Григорий? Здесь я, Зелёнка, — нарочито жалобно ответила русалка давно придуманными словами. — Меня к тебе, Анфиска-вдовица, Сопун прислал, тот, из Серьгина хутора.

— А и в самом-то деле, вроде баба, — лязгнул крючок, стукнул засол, скрипнула дверь, и последовало приглашение — Тогда что ж, заходи, гостьей будешь.

Так Зелёнка оказалась внутри и, пока хозяйка накидывала большой кованый крючок и задвигала мощный засов, успела все обсмотреть. Ей страх как любопытно было оказаться в человеческом жилье, потому что раньше она встречалась с людьми только на дороге и, не будь девицей сообразительной, могла бы остаться при убеждении, что люди вот так и живут, странствуя — в седле, на телеге, в карете или на своих двоих с дорожным посохом. Огромная, на два жилья, корчма, срубленная из темных дубовых бревен, совершенно не походила на зимовье, вырытое Лесным хозяином под корнями тысячелетнего дуба: обиталище лешего разве что размерами отличалось от пещерки, в которой сама Зелёнка то в сладкой, то в тревожной дреме коротала долгие зимы.