ее, чтобы поцеловать в щеку, но она ловко увернулась и захохотала:
– Нет-нет, что вы! Такие горячие поцелуи вы должны непременно сами передать ей!
– Боже, вы отвратительны, – фыркнул Герман, с отвращением наблюдая за нашими чудачествами.
Лана захотела покривляться над братом, но зацепилась блюдом за занавеску, и оно, соскользнув с ее руки, грохнулось на пол: все рулеты шмякнулись, выпотрошив свою начинку. Нас поразил приступ хохота.
– Какой чудный день! – воскликнула она, когда мы, наконец, успокоились. – Иларий, я заранее тебя так ненавидела, а ты оказался таким замечательным! Как хорошо, что все так случилось.
– Подожди, нас еще ждет проблема, большая проблема, – нервно ответил я, продолжив закидывать в рот еду.
– Что за проблема?
– Герман должен все рассказать. Он же теперь силач, пусть докажет свою силу: объяснит откуда она у него взялась. Ведь это непросто признаться, да, Герман?
– О чем ты говоришь? – Лана вскинула брови и с непониманием смотрела то на меня, то на брата.
– О том, что у Германа в рукаве прячется очень увлекательная история, которой он не спешит делиться.
– Нет, все не так! – выкрикнул он, и его лицо скривилось, как у ребенка. – Я хотел все рассказать, да только кто мне поверил бы? Думаешь, я не пытался? Лана, – обратился он к сестре, – помнишь, я прошлом году начал рассказывать тебе про старика, поселившегося у нас в доме? Что ты мне сказала?
– Помню, я сказала, что у тебя отличная фантазия, – озадаченно ответила она.
– Вот видишь? Я пытался, но моя сестра даже не захотела мне поверить!
Пока брат с сестрой препирались, я поедал кусок мяса за куском, по-прежнему испытывая невыносимый голод, который был сродни чувству, что я вот-вот должен был умереть, и от того, сколько я впихну в себя еды, зависело, буду я жить или нет. А может, отрывая зубами мясо, ощущая его вкус и глотая, я пытался осознать, что я еще живой, а не умер в пятнадцать лет, забитый собственным отцом, что я не призрак, и вся эта жизнь мне не снится.
«Что если это все там, в загробной жизни? – думал я. – Что если старик – всего лишь орудие, вырывающее меня из забвения и дающее понять, что реальной жизни нет. Что если я умер, когда заболел в холодном доме Бахмена? Тогда я тоже считал, что все, что происходило со мной, было реальностью. Что если мое тело уже давно погребено, а моя душа ходит по земле неприкаянной, страдающей, что так и не заполучила той жизни, которой хотела? Но разве я мог бы тогда ощущать вкус этой еды…, может, он мне кажется?».
– Иларий, остановись! – Лана перехватила мою руку, тянущуюся за очередным куском мяса. – Ты ешь как сумасшедший. Тебе будет плохо. Посмотри на себя, ты весь перепачкался в соусе.
Вырвав меня из оцепенения, я глянул в зеркало, висевшее возле двери, и увидел, насколько мой вид был отвратителен: безумные глаза, мокрые волосы, торчавшие в разные стороны и рот, измазанный в красно-коричневой подливе до самого подбородка. Внезапно, моя голова закружилась, в глазах потемнело, я затрясся мелкой дрожью и какая-то сила, похожая на руку демона или кулак Милона, схватила мои внутренности, намотала на пальцы кишки и толкнула вверх, к горлу.
Первое попавшееся мне на глаза ведро приняло обратно все, что в течение часа было запихано в мой желудок.
– Простите, простите, – шептал я в перерывах, когда из меня исторгалось мясо. Меня всего трясло. Отчего-то промелькнула мысль, что старик видит это зрелище и забавляется им.
После, мы вышли в сад, сели на скамью под ивой, и я попросил Германа еще раз рассказать историю, в которую не поверила Лана, а ее попросил слушать со всей серьезностью.
– Еще полтора года назад я сильно болел, – начал Герман, – настолько сильно, что шансов выжить у меня не было. Нет, не надо отрицать, Лана. Мама с бабушкой так хотели меня спасти, что верили всякому говорившему, что меня можно вылечить. Но я не жилец был, вы все это знали, и я знал…
Старик пришел ко мне в прошлом году, в конце мая, когда мы как всегда выехали на дачу. Я уже совсем себя чувствовал плохо: ослаб, постоянно мерз и не переставал кашлять, все время проводил в кресле и кутался в одеяло. Нина каждое утро вывозила меня на озеро. Мне нравилось там сидеть и наблюдать за лебедями.
В тот день я особенно был болен. Я не вставал с кресла и едва мог смотреть на птиц. Он подошел ко мне, когда Нина ушла, и заговорил что-то об озере, о жизни, в общем, о чепухе какой-то. Потом он вдруг предложил мне встать, чтобы поближе подойти к берегу и рассмотреть подплывающих лебедей. Я сказал, что не могу этого сделать, так как мои ноги больны, и я упаду, если встану, а он ответил, что смогу, если сильно пожелаю. Мне просто нужно было пожелать, и я, конечно, ему не поверил, но я сделал так, как он настаивал – я пожелал ходить. И я встал. Сказать, что я был изумлен и поражен, это ничего не сказать, – Герман усмехнулся, печально посмотреть вдаль и продолжил: – В тот день я даже бегал. Лана, ты помнишь, когда я в последний раз бегал? Нет, и я не помню, потому что я никогда до того момента не бегал! Это было такое чудо, как если бы на Рождество ожили наши игрушки. Ха, мы с тобой, когда-то так и мечтали увидеть, как они заговорят. Помнишь, как мы спрятались за диваном в полночь и все ждали, пока не заснули, а утром ты меня обманула, сказала, что видела, как мой солдатик сбежал с твоей балериной, а я все проспал. – Лана засмеялась и со слезами на глазах сказала, что помнит. – Да, хорошо, что ты потом призналась, когда я нашел под твоей подушкой солдатика и балерину, что ты их спрятала там сама, а то я был ужасно зол, что ты меня не разбудила.
Так, когда все это случилось со мной, я решил, что старик волшебник какой-нибудь и, конечно, я без сомнений согласился на все его условия. Он был моим спасением, и я просто пригласил его в дом на свой день рождения, как он и просил. После я и начал резко поправляться. Уже перед осенью, я впервые поехал на велосипеде.
В сентябре мы вернулись домой, и вот тогда начали случаться все странные и непонятные вещи. Мне начали казаться какие-то лица, прятавшиеся за зеркалами,