Читать интересную книгу Ястреб из Маё - Жан Каррьер

Яма была выкопана за десять дней. Она имела шесть метров в длину и по три в ширину и глубину, вполне достаточно, чтобы служить резервуаром, могущим заменить цистерну в засушливые периоды. Затем Абель без промедленья приступил к опалубке и несколько дней вымерял, пилил, прилаживал, прибивал; для этой цели он использовал доски, заготовленные его отцом лет тридцать — сорок тому назад, для настилки пола в комнате, которая стала совсем нежилой, поскольку ее ремонт так и не был осуществлен, как, впрочем, и все другие проекты его отца. Тот однажды вознамерился даже колодец вырыть невдалеке от дома, понадеявшись найти воду только потому, что ему во сне привиделся колодец именно на этом месте. Разумеется, через несколько дней он бросил эту затею, найдя утешение в чтении Библии, а яму завалили отбросами. Когда Абель был ребенком, а брат его еще лежал в колыбели, после нескольких неистовых бурь среди ночи вдруг раздался оглушительный грохот; вне себя от ужаса Абель бросился в спальню к матери, держа на руках младенца, тоже разбуженного и чуть не задохнувшегося от крика: стена одной из спален, в которой, к счастью, никто не жил и которая была частью скалы, рухнула под напором потока скопившейся позади нее грязи. Кровать оказалась почти заваленной камнями и мусором; все это пришлось выгребать лопатами и вывозить на тачке. Впредь до восстановления стены зияющую дыру завесили старым одеялом, так оно и висит там до сих пор, прижатое к земле несколькими бутовыми камнями. Все деревянные части дома пришли в негодность, но никто ничего не заменял, как и не перестелили пол в нежилой комнате, но, поскольку крыша над головой была все же необходима, пришлось ее подпереть. Подпорки держались до тех пор, пока древесный жук, основной жилец дома, не подтачивал их. Тогда, не унывая, подставляли к прежним подпоркам новые, и так продолжалось до тех пор, пока это сооружение не оказалось более громоздким, чем то, которое оно должно было поддерживать, и не рухнуло от собственной тяжести. С того дня, как гора вторглась в дом, детям снились жуткие кошмары; их мать, та, что бьется сейчас там, на чердачной соломе, и делает под себя, точно загнанный кролик, провожала их вечером со свечой в руке; они шли следом за ней, глядя, как пламя свечи, которое она прикрывала ладонью, отбрасывает на стены странные, зыбкие тени, прыгавшие по потолку и забегавшие в уголки их спальни. Когда мать со свечой в руках удалялась, дети, свернувшись калачиком под отсыревшими одеялами на пропахших прелой соломой тюфяках, замирали в ужасе и прислушивались к ночным шорохам, в страхе, что вот-вот начнется крушение дома и он погребет их под своими обломками. Охраняя сон родителей и умеряя их плотские желания, на стене над супружеским ложем висел пергамент, единственный предмет роскоши в доме, с одним из тех изречений библейской мудрости, которые встречаются в жилищах сельских гугенотов, как, например: «Господь — Пастырь мой: я ни в чем не буду нуждаться», «Взгляни на брата своего, и ты узришь господа», «Блаженны нищие духом, ибо их есть Царствие Небесное» и так далее…

Им досталось: «Среди всех преходящих ценностей, вам не принадлежащих, изберите, дети Адама, то, что извечно ваше».

Вероятно, повинуясь именно этому изречению, в доме никогда ничего не чинили.

Вот и июнь наступил; работа близилась к концу, оставалось только зацементировать опалубку. Гроза так и не разразилась. Ежедневно к полудню небо затягивалось все той же стекловидной свинцовой пеленой, но дивные ночи восстанавливали, если можно так выразиться, его текучую подвижность. Омытая росой заря благоухала сеном; щедрое солнце, маслянистое из-за неподвижности воздуха, заливало всю округу, накаляя камни, пока с запада не наползало снова это бельмо, похожее на огромное мертвое веко, сквозь которое просачивался бледный, безжизненный свет, заставлявший умолкнуть насекомых и погружавший все живое в состояние мрачного ожидания, гасивший все звезды на небе.

Медленное кружение ястреба в этом мутном мареве еще усиливало всеобщее оцепенение и странную давящую атмосферу. Раздавался вялый ватный звук выстрела, словно заявляющего о своей немощи, явно не способного причинить какой бы то ни было вред. Птица ничем не обнаруживала, что замечает пролетающие мимо нее дробинки: она невозмутимо продолжала медленно парить в сих вневременных небесах, вертя маленькой головкой и зорко выслеживая возможную добычу.

Четко очерченный силуэт стервятника, подхватываемого восходящими струями воздуха, тревожно чернел на мертвенно-бледном небе; все замерло, как если бы и животные и мельчайшие насекомые ощущали нависшую над потрясенно смолкнувшими горами угрозу, которая вызывает переполох в курятнике и питает суеверия деревенских жителей. Невольно зачарованный прекрасной мишенью, почти неподвижной и словно дразнившей его, Абель не в силах был оторвать глаз от медленного парения ястреба, вероятно, самца, судя по малым размерам. Расширяя орбиту кругов, птица постепенно удалялась; Рейлан приходил в себя — он опустил глаза на свою строительную площадку и оторопело уставился на разбросанные в беспорядке доски. Появление ястреба всегда выбивало его из колеи; волоча ноги, обходил он вокруг ямы, возвращался к месту, откуда начал обход, поднимал какой-либо инструмент, колебался: и, прежде чем приняться вновь за работу, еще два-три раза поднимал глаза к небу, к его пустынной безбрежности, вглядываясь туда, куда скрылся предмет его вожделения; скрутив цигарку, он жадно затягивался и только тогда обретал обычное равновесие.

Иногда ему удавалось подстрелить ворону или сороку; он просил жену сварить из них бульон, она подчинялась, не скрывая своего отвращения: сама она ни за что на свете не притронулась бы к подобному вареву. Когда он жадно поглощал этот бульон, она смотрела на него с ужасом. Ей всегда говорили, что вороны лакомы до трупов, и она не могла не вспомнить своего свекра с исклеванными щеками.

Однажды вечером, выйдя из-за стола и направляясь спать, Рейлан объявил:

— Я окончил свою он… опалубку: завтра пойду покупать цемент. — Потом наклонился к ней и, легонько ткнув в бок локтем, сказал: — Увидишь, будет у тебя воды, сколько душе угодно!

Подождав, пока он удалится, она проворчала:

— Да, за километр… Бедняга ты мой, Рейлан…

Сверху послышалось бормотание — сумасшедшая старуха напоминала о своем существовании, требуя супа или чего-то еще. Мари злобно плюхнула в миску два половника каштановой затирухи и понесла наверх, чтобы утихомирить свекровь; это бормотание, точно повизгивает больное животное, целый день напролет наполнявшее дом, в конце концов сведет с ума и ее.

3

Покупка цемента поглотила почти все их сбережения: прямо скажем, ничтожные, меньше двадцати тысяч франков. После оплаты счетов за мешки с цементом и железную арматуру осталась всего одна бумажка в пять тысяч франков, которую Чернуха поспешно припрятала. В случае крайней нужды ей уже не приходилось рассчитывать на помощь отца — он сам со времени своей болезни находился в стесненных обстоятельствах и вынужден был сдать землю в аренду — исполу.

— Если бы только твой муж не был таким упрямцем! Здесь, у меня, мы вместе бы легче справились с нуждой, да и расходы бы сократились, ты-то это прекрасно знаешь. И потом, разве эта жизнь для тебя — в его дыре, где, что бы он ни затеял, все пойдет прахом… Не понимаю, что его там удерживает…

Старик подошел к окну и вопрошающим взором посмотрел на небо в направлении Маё, как бы ожидая оттуда ответа. Потом, покачав головой, повернулся к дочери: — Ладно уж, Мари, бедняжка, иди. — И когда она выходила, сунул ей в руку стофранковую бумажку.

У себя в доме, после ужина, Мари украдкой наблюдала за мужем, катавшим в грубых пальцах, вымазанных цементом, разломанную цигарку, он торопился, помогая себе языком, дрожа от нетерпения в предвкушении предстоящего удовольствия. Ей тоже хотелось бы понять, что его удерживает здесь. Свобода, полное уединение, позволяющее давать волю своим чудачествам? Разве разберешь этих Рейланов…

А ведь всего в десяти километрах отсюда, по ту сторону этих голых склонов, им жилось бы куда привольнее: вечно видеть все это — есть от чего сойти с ума. Гигантские пустоши наводили на Мари тоску — недаром рассудок ее свекрови не выдержал этого окружения и постоянного одиночества. Кто знает, когда и как это у нее началось, спрашивала себя Мари, глядя на гнетущую стену гор. Ей начинало казаться, что вся ее жизнь от рожденья до смерти неудержимо катится по этому порыжелому склону, внушавшему ей непередаваемый ужас.

Окончив сооружение водоема, Рейлан три-четыре дня околачивался дома, занимался мелкими поделками: там замажет дыру, здесь укрепит расшатавшуюся раму, но видно было, что душа его к этому не лежит — это только так, баловство, да и остатки цемента надо использовать. Мари заметила, что настроение у него внезапно испортилось. Глядя на то, как он с веселкой и мастерком слоняется по дому с утра до ночи, словно неприкаянный пес, она не могла дождаться, когда же он наконец отправится в лес.