— Это вы про кого говорите? — не поняла Галия.
— Про Мулланура Вахитова. В Казани кругом только и разговоров, что о комиссаре Вахитове. Я понял, чте это человек выдающийся. И моя давняя мечта — познакомиться с ним, а если удастся — работать под его непосредстветным руководством.
Мудрено ли, что Галия всей душой потянулась к этому человеку, такому искреннему, так горячо и преданно любящему свой народ. А главное, с таким восторгом говорящему про того, кто и по сей день оставался ее кумиром.
Подчиняясь гипнозу речей Дулдуловича, она мысленно дала себе слово, что сделает все возможное, чтобы Мулланур понял и оценил по заслугам этого замечательного человека, нового ее друга.
Москва ослепила Мулланура солнцем, оттепелью, голубым небом. Пахло весной, ярко блестели лужи, из-под колес извозчичьих пролеток летела грязно-бурая снежная жижа.
Все здесь было не так, как в Петрограде. Грохотали и оглушительно звенели трамваи. Трамвайные рельсы разбегалось во все стороны, спускались вдоль зубчатой Китайгородской стены, петляли, выныривая из всех близлежащих улиц, и кружным путем возвращались вспять, к Кремлю. По обе стороны Охотного ряда тянулись низкие дома, сплошь занятые лавками и складами. Пахло рыбой, прокисшей капустой, гнилью. Охотнорядские молодцы в синих суконных поддевках, перетянутых малиновыми кушаками, нахваливали свой товар…
В Москве Центральный комиссариат по делам мусульман разместился уже не в пяти комнатах, а в отдельном здании. В распоряжение комиссариата был выделен двухэтажный особняк с мезонином, который, строго говоря, можно было считать третьим этажом. Были, кроме того, и весьма обширные подвальные помещения.
Особняк был старинный, с шестью колоннами по фасаду, глядящему на набережную. Стоял он в Замоскворечье, сравнительно недалеко от Кремля. К дому примыкал двор, окруженный высоким забором: там можно было обучать новобранцев, будущих бойцов мусульманской Красной Армии.
До революции дом принадлежал купцу Солодовникову. А еще раньше, в прошлом веке, в нем жил известный русский композитор Алябьев.
И вот волею революции старый барский особняк стал Центром революционных мусульман всей России.
В подвальном помещении устроили типографию. На первом этаже расположились кабинеты. На втором — кабинеты и жилые комнаты. Здесь же был и кабинет комиссара Вахитова; телефон прямым проводом связывал его с Кремлем.
В Москве Муллануру пришлось работать больше, чем в Петрограде. Непосредственно комиссариатских дел сразу прибавилось, да еще появились всякие бытовые хлопоты: надо было устраиваться на новом месте, добывать жилье для служащих и рабочих типографии.
Одним из важнейших дел стало создание народных мусульманских школ. До революции все обучение мусульман было отдано на откуп духовенству. Несмотря на декрет Советской власти об отделенин церкви от государства и школы от церкви, в школьном образовании мусульман роль священнослужителей была очень велика.
Мулланур писал проект декрета о новых мусульманских школах, когда в дверь постучали.
— Войдите, — сказал он, не подымая головы от бумаг.
Дверь распахнулась, и в кабинет вихрем ворвался Ади Маликов. Да не один. Следом за ним вошел еще кто-то, удивительно знакомый. Ну и ну!.. Да ведь это же его «крестник», Абдулла!.. Какими судьбами он здесь оказался? Ведь он же воюет где-то там, под Петроградом… Вот это сюрприз!..
3Абдулла не мог усидеть на месте. Он ходил по комнате из угла в угол и рассказывал, рассказывал, рассказывал… Сам-то он, правда, воевал недолго. Но повидать кое-что все-таки успел. Вот, скажем, в лазарете. Сколько там было у него интересных встреч, сколько новых знакомств! И что ни встреча, что ни знакомство, то ведь целая история. Чтобы пересказать все эти истории, кажется, и суток не хватит.
Мулланур слушал Абдуллу с живейшим интересом. И был от души растроган, когда Абдулла, повернувшись к нему и прижав руку к груди, сказал:
— Сколько раз я там вспоминал тебя, комиссар! И сам вспоминал, и людям повторял те слова, что ты говорил нам тогда, в мечети…
Мулланур подошел к Абдулле, обнял его за плечи. Хотел, как видно, что-то сказать, но в это время зазвонил телефон, стоявший в углу, в небольшой куполообразной нишке.
— Извини, друг. — Тень заботы легла на лицо Мулланура. — Это Кремль вызывает.
От быстро подошел к телефону, взял трубку:
— Комиссар Вахитов слушает… Да, Владимир Ильич…
Сразу стало так тихо, что казалось — все, кто был и комнате, перестали на время дышать.
— Хорошо, Владимир Ильич, — говорил тем временем в трубку Мулланур. — Я понял. Завтра же отправлю. Есть, не сомневайтесь. Надежные люди у нас есть… Спасибо, Владимир Ильич… Да, конечно! Непременно буду держать вас в курсе всех событий…
Мулланур положил трубку, задумчиво постоял около телефона. Потом подошел к дивану, где сидели друзья, и молча подсел к ним.
— Ленин? — спросил Маликов. Мулланур кивнул.
— Ленин? — не мог прийти в себя от изумления Абулла. Он знал, что его молодой друг комиссар Вахитов — большой человек, большой начальник. Но он и помыслить не мог, чтобы тот так вот запросто разговаривал по телефону с самим Лениным.
— Что, Мулланур, неприятности какие-нибудь? — понизив голос, спросил Ада.
— Да все по поводу событий в Казани. В последние недели националисты там подняли голову. Стали создавать свои военные отряды, так называемые «железные дружины». Алкин и Туктаров уже в открытую говорят о независимом татарском государстве. Даже название придумали: «Идель-Урал штаты».
— А-а, вот, значит, для чего им нужны эти «железные дружины»!
— Конечно. Они прекрасно понимают, что без мощной военной силы все разговоры о независимом государстве — пустая болтовня.
— Так надо скорее действовать! Послать туда войска, разгромить гнездо контрреволюции, а дружины эти чертовы разоружить!
— Я тоже так думал. Но Владимир Ильич посоветовал не спешить с военной силой. Он считает, что рабочий класс Казани достаточно силен, чтобы справиться с алкиными, туктаровыми, максудовыми и всей этой компанией. В Казани достаточно крепких большевиков, настоящих ленинцев. Сахибгарей Саид-Галиев, Камиль Якубов, Садык Ахтямов, Якуб Чанышев, Гали Касимов, Хасая Урманов, Вали Шафигулдин… Не говоря уже о таких опытных руководителях, как Шейнкман и Грасис…
— Шейнкман — твердый ленинец. А вот Грасис…
— Ты все никак не можешь забыть его февральское письмо во ВЦИК и СНК?
— Ну да… Ведь он в этом письме ни мало ни много требовал немедленного прекращения мирных переговоров с Германией!
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});