он? — еще более грозно вопросил Илья Семенович.
— Да кто он-то, Илюша? — плачущим голосом спросила жена. — Скажи человеческим языком!
— Не валяй дурочку, Полина, — строго произнес Илья Семенович. — Сама знаешь.
— Да отродясь у меня никого не было, Илюша, — крупная слеза потекла по щеке Полины. — Наговоры это!
— Ты это о чем? — недоумевающе посмотрел на нее муж.
— А ты о чем? — с не меньшим недоумением взглянула на него женщина.
— Я о сыне нашем, Семе, — пояснил он. — Где этот паршивец?
— А я-то уж подумала…, — с облегчением вздохнула Полина. И тут же с обидой воскликнула: — И вовсе он не паршивец, а хороший мальчик! И как только у тебя язык повернулся так его назвать?
Илья Семенович не стал ничего объяснять, опасаясь, что это займет много времени. Обычно он даже голоса не повышал на сына. Но сегодня решил, что обязательно накажет его. А потому Илья Семенович спешил, пока его пыл не угас.
А Полина, не получив ответа, продолжала возмущаться, домысливая то, о чем муж умалчивал.
— Наверно, опять дед Матвей наябедничал? — спрашивала она и сама же отвечала: — А кому же еще? И что ему, старому хрычу, неймется? Возводит напраслину на ребенка! Подумаешь, страх какой — волком Сема повыл! И добро бы еще волком — так ведь волчонком. Смех один!
— Волком выть — это одно, а заниматься вымогательством — совсем другое, — зловещим тоном произнес Илья Семенович. — Или хочешь сыну передачи в тюрьму носить?
Его слова, а еще более тон, которым они были произнесены, мигом лишили Полину боевого пыла, который только начал в ней разгораться. Ничего не понимая, она жалобно проговорила:
— Не пугай меня, Илюша! Бог с тобой! Такие страшные слова произносишь… И где только ты их нахватался?
Илья Семенович понял, что еще немного, и он из обвинителя превратится в обвиняемого. А потому он снова строго спросил:
— Сема где?
На этот раз его жена сдалась.
— Сема! — повысив голос, позвала она. — Выйди сюда на минуточку, сокровище мое! Папа с тобой поговорить хочет.
Почти сразу же занавеска, отделяющая кухню от комнаты, дрогнула, и появился Сема. Но дальше порога он, проявляя благоразумие, не пошел. Вид у мальчика был не менее изумленный, чем у матери. Он тоже не понимал, чем вызван гнев отца. Но было ясно одно — дед Матвей здесь не при чем. А других грехов Сема за собой не мог припомнить. Во всяком случае, за сегодняшний день. И за вчерашний. А то, что было третьего дня и раньше, казалось уже таким далеким прошлым, что об этом и вспоминать не стоило. Как говорится, что было, то прошло и быльем поросло. Поэтому Сема смотрел на отца ясными глазами агнца.
Илье Семеновичу было намного тяжелее. Он знал, в чем сын провинился, но не был уверен, что у него хватит духу наказать его. А потому Илья Семенович, как всякий не уверенный в себе человек, старался выглядеть более сердитым, чем это было на самом деле, скрывая за показным гневом свою слабость.
— Значит, сынок, пугать деда Матвея тебе уже мало? — строго произнес он. — Ты начал на нем деньги зарабатывать?
Сема почувствовал подвох и ничего не ответил. Он впервые видел отца таким разгневанным и решил не искушать судьбу и молчать, что бы тот ни говорил. Отец и сам всегда учил его, что молчание — золото. Пришло время воспользоваться этим советом.
Однако молчание сына только разозлило Илью Семеновича. Сработала профессиональная привычка. Он решил, что Сема не хочет чистосердечно признаваться, тем самым усугубляя свою вину. А, следовательно, и наказание должно быть более суровым.
— Молчишь? Не отвечаешь? — спросил он раздраженно. — Хорошо! В таком случае мне не остается ничего другого, как высечь тебя.
С этими словами он начал расстегивать ремень, который был на нем, удерживая его форменные брюки. Впервые на памяти Семы, его матери, да и самого участкового, он собирался выпороть сына. Поэтому пока в руках Илья Семеновича не оказался ремень, никто из присутствующих не верил, что такое возможно. Однако угроза была более чем реальной. Все домочадцы знали, что в спальне над кроватью, в которой спал Илья Семенович с женой, висит золоченая шашка, доставшаяся ему в наследство от прадеда, и на ней выгравирована надпись «Без нужды не вынимай, без славы не вкладывай». Илья Семенович часто с гордостью повторял этот девиз, утверждая, что при случае не посрамит славы предков. И если уж он вынул из брюк свой ремень, то порка была неизбежной.
И первым это понял Сема. Не издав ни звука, он развернулся и снова юркнул за занавеску, откуда и появился. Разгневанный столь явным непослушанием Илья Семенович, подняв ремень, кинулся за ним. Но на его пути встала жена.
— Не дам бить ребенка! — истошно закричала она.
— Полина, отойди, — попросил Илья Семенович. Он и сам был уже не рад, что все это затеял. Но не знал, как закончить начатое без урона для собственного самолюбия. — Не со зла, а для блага самого Семы это делаю. Понимать должна, если ты разумная женщина.
— Меня бей, а его не дам! — твердо сказала Полина. — Или, думаешь, я не знаю, почему ты его выпороть хочешь? — И она почти торжествующе заявила: — Думаешь, что не твой это ребенок, вот и разъярился!
— Полина, что ты несешь? — искренне изумился Илья Семенович. — Совсем разума лишилась?
Но Полина уже вошла в истерический раж и не могла остановиться.
— А то мне неведомо, что соседи говорят! — кричала она. — Языки-то без костей. На всякий роток не накинешь платок. А ты и рад слушать! И кому поверил? Деду Матвею?! Да ведь Сема — вылитый ты! Ну и что с того, что у тебя волосы с рыжинкой, а он черненький. Зато он такой же умный. Задачки в школе как орехи щелкает, и книжки читать любит. От тебя я понесла, а не от волхва, что бы кто ни говорил. А что обряд он со мной провел, так это я и не скрывала. Но ведь ты ни разу меня за столько лет не попрекнул этим! В душе недоброе таил? Так на мне душу и отводи, а ребенка не трогай!
Илья Семенович мало что понимал из бессвязной речи жены. Да он и не слушал ее. Впервые он видел Полину, обычно милую и добрую, такой разъяренной. И теперь он думал только о том, как успокоить жену и вернуть в дом мир. Это была трусливая мысль, но Илья Семенович всегда считал, что в семье худой мир лучше доброй ссоры.