Читать интересную книгу Чочара - Альберто Моравиа

Теперь уже лейтенант так раздразнил адвоката, что тот забыл о всякой осторожности и сказал:

- Это правда: народ не хотел войны. Но я тоже не хотел ее. Нас принудило к этой войне фашистское правительство А фашистское правительство я никогда не считал своим правительством, в этом вы можете быть уверены.

На что тот, подымая голос:

- Нет, дорогой синьор, это было бы слишком удобно: это правительство - ваше правительство.

- Мое правительство? Вы изволите шутить, лейтенант?

Тут мать вмешалась в их спор:

- Франческо, ради бога... прошу тебя. Лейтенант продолжал настаивать:

- Да, это ваше правительство; хотите я вам докажу это?

- Как вы можете это доказать?

- Я все знаю о вас, дорогой синьор, знаю, например, что вы антифашист, либерал. Но в этой долине вы водитесь не с крестьянами или рабочими, здесь вы водитесь с секретарем фашистской организации... что вы скажете на это?

Адвокат опять пожал плечами.

- Прежде всего я не антифашист и не либерал, я не занимаюсь политикой и не вмешиваюсь в чужие дела. И при чем здесь секретарь фашистской организации.-3 Я учился с ним вместе еще в школе, мы даже дальние родственники: моя сестра вышла замуж за его двоюродного брата... вы, немцы, таких вещей не понимаете... и вы недостаточно знаете Италию.

- Нет, дорогой синьор, это доказательство, и хорошее доказательство... Вы все - фашисты и антифашисты - связаны друг с другом, потому что вы все принадлежите к одному классу, и это правительство - ваше правительство, фашистов и антифашистов, всех вместе, потому что это правительство вашего класса... Именно так, дорогой синьор, это факты, и они говорят за себя, все же остальное- болтовня.

Лоб адвоката покрылся крупными каплями пота, хотя в домике было холодно; мать, не зная, что делать, поднялась с места и ушла в кухню, сказав дрожащим голосом:

- Пойду приготовлю кофе покрепче. Лейтенант тем временем продолжал:

- Я не похож на большинство моих земляков, которые ведут себя очень глупо по отношению к вам, итальянцам... они любят Италию, потому что здесь много красивых памятников и самые красивые в мире пейзажи... или находят какого-нибудь итальянца, умеющего говорить по-немецки, и чувствуют себя растроганными, слыша родной язык... или когда их угощают хорошим обедом, таким, каким вы сегодня угощаете меня, и они становятся с хозяином друзьями-собутыльниками. Я не похож на этих глупых и наивных людей. Я вижу вещи, как они есть, и говорю их прямо в лицо, дорогой синьор.

Тогда внезапно, сама не знаю почему, может из жалости к этому несчастному адвокату, я сказала, почти не думая о том, что говорю:

- Вы знаете, почему адвокат пригласил вас на этот обед?

- Почему?

- Потому что все боятся вас, немцев, и адвокат хотел приручить вас, как это делают с дикими животными, которых приручают, давая им что-нибудь вкусное.

Может показаться удивительным, но на один момент лицо лейтенанта стало грустным: никому, даже немцу, не доставляет удовольствия, когда ему говорят, что люди любезны с ним только потому, что боятся его. Адвокат пришел в ужас и  постарался спасти положение.

- Не слушайте эту женщину, лейтенант... это простая женщина, и ей непонятны некоторые вещи.

Но лейтенант сделал ему знак, чтобы он замолчал, и спросил у меня:

- А почему все боятся нас, немцев? Разве мы не такие люди, как все другие?

Начав говорить, я уже не могла остановиться и хотела сказать ему: «Нет, человек, настоящий человек, то есть человек, а не животное, не находит удовольствия в том, что, говоря вашими же словами, очищает огнеметом пещеру, где находятся живые солдаты».

Не знаю уж, что сделал бы лейтенант, если бы услышал это, но, к счастью, я не успела ничего сказать, потому что из долины вдруг донеслись сухие и частые выстрелы зениток вперемежку с взрывами бомб. Одновременно послышалось жужжание, сначала далеко, потом все ближе и яснее, так что весь воздух наполнился им. Лейтенант сейчас же вскочил на ноги, воскликнув:

- Самолеты... я должен бежать на батарею,- и, опрокидывая попадавшиеся ему на пути стулья, выбежал из хижины.

Первым после бегства  лейтенанта  пришел  в себя адвокат:

- Скорей, скорей, идите за мной... бежим в бомбоубежище! - воскликнул он, вскочил со стула и выбежал из хижины.

В углу поляны виднелся вход в подземелье, над которым была возведена башенка из бревен и мешков с песком. Адвокат устремился к этой щели и сбежал вниз по ступенькам, приговаривая:

- Скорей, скорей, сейчас они будут над нами. Действительно, жужжание становилось все громче,

заглушая даже выстрелы зенитной батареи; оно, казалось, исходило откуда-то из-за деревьев, росших вокруг поляны. Мы столпились в темном подземелье, находившемся, наверно, как раз под поляной, внезапно жужжание смолкло.

- Это убежище не защитит нас, конечно, от бомбы,- сказал адвокат,- но зато сюда не попадут пули и осколки: над нами метр земли и мешки с песком.

Не знаю, сколько времени мы провели в убежище, стоя в темноте и не говоря ни слова; иногда до нас доносились приглушенные залпы зениток, и потом опять тишина. Наконец адвокат, приоткрыв немного дверцу, убедился в том, что снаружи царило молчание, и мы вышли. Адвокат показал нам на мешки с песком, некоторые из них были разорваны, и подобрал с земли медную гильзу, длиной с палец, говоря при этом:

- От этого можно отправиться на тот свет.- Он поднял глаза к небу.- Благослови вас, господи, самолеты, прилетайте сюда почаще. Мне хочется надеяться, что вы уже освободили нас от этого лейтенанта, потому что он действительно дикое животное.

Мать упрекнула его:

- Не говори так, Франческо. Он тоже человек, а мы не должны желать никому смерти.

Но адвокат ответил:

- Разве это человек? Будь проклят он, его батарея и тот день, когда он явился сюда. Если он отсюда уберется, я дам обед в тысячу раз лучше сегодняшнего и приглашаю вас всех.

Адвокат посылал проклятия на голову немецкого лейтенанта, в голосе его чувствовалась ненависть. Наконец мы вошли в хижину, выпили кофе, а мать адвоката взяла у нас яйца, дав нам взамен немного муки и фасоли Мы попрощались с ними и ушли.

Было уже поздно, яйца мы обменяли, и мне хотелось вернуться в Сант Еуфемию. В долине у нас были одни лишь неприятные встречи: сначала русский со своими лошадьми, потом бедная сумасшедшая и наконец этот немецкий  лейтенант.  По дороге домой Микеле сказал:

- Меня особенно злила в его словах одна вещь.

- Что именно?

- Он был прав, несмотря на то, что нацист. Я сказала:

- А почему? Разве нацисты не могут быть иногда правы?

Он ответил мне, опустив голову:

- Никогда.

Мне хотелось спросить у Микеле, как это может быть, что этот свирепый нацист, находивший удовольствие в сжигании людей огнеметами, мог заметить несправедливости, свершающиеся в Италии. Микеле говорил нам всегда, что люди, видевшие несправедливости, были хорошими людьми, самыми лучшими из всех, единственными, которых он не презирал. И вдруг этот лейтенант, да к тому же еще и философ, чувствовавший несправедливость, все-таки находил удовольствие в том, что убивал людей. Как это могло быть? Значит, это неправда, что справедливость так уж хороша. Но я видела, что Микеле был и без того очень огорчен, и не захотела делиться с ним своими размышлениями. Дорога шла в гору, и мы вернулись в Сант Еуфемию, когда уже было совсем темно.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Трамонтана продолжала дуть; небо было ясное и прозрачное, как будто хрустальное, и вот в один из этих  январских дней, проснувшись утром, мы с Розеттой услыхали далеко, со стороны моря, какой-то звук, повторяющийся через определенные промежутки. Первый удар, слабый и глухой, прозвучал, как удар кулака по небу, ему ответил второй, более сильный и ясный Тун, тунф, тунф - звучало непрерывно и угрожающе, и от этого глухого звука день казался еще прекраснее, ярче светило солнце, небо становилось голубее. Два дня этот гул не прекращался ни днем, ни ночью; на третий день утром к нам пришел пастушок и принес печатный листок, найденный им в кустах. Это была газета, которую англичане выпускали для немецких солдат на немецком языке, а так как единственным человеком, знавшим немного немецкий язык, был Микеле, то эту газету принесли ему. Микеле прочитал ее и рассказал нам, что англичане высадились около Анцио, недалеко от Рима, и там развернулась большая битва, морская и сухопутная, что англичане продвигаются к Риму и, кажется, уже дошли до Веллетри. Услыхав эту новость, все беженцы начали обнимать Друг друга и целовать, поздравляя с этим радостным событием. Вечером долго не ложились спать, все переходили из одной хижины в другую, обсуждая высадку союзников и радуясь, что эта высадка совершилась.

Однако в последующие дни мы не узнали ничего нового Пушечные залпы продолжали доноситься со стороны Террачины; но немцы, как нам сейчас же об этом стало известно, не собирались уходить. Еще через несколько дней поступили первые точные сведения: англичане, правда, высадились, но немцы не дали захватить себя врасплох и тотчас же послали туда несметные войска, чтобы задержать англичан; последовали кровопролитные бои, и англичане были остановлены. Теперь они закрепились на самом берегу, на пятачке, а немцы стреляли в этот пятачок из огромного количества пушек, как в тире, так что англичанам скоро придется снова погрузиться на свои корабли, ожидающие их перед самым пляжем на случай, если высадка не удастся. Услышав эти новости, все загрустили; беженцы в Сант Еуфемии теперь только и говорили о том, что англичане не умеют воевать на суше, потому что они все моряки, немцы же, наоборот, врожденные сухопутные вояки, поэтому англичане не  смогут справиться с немцами и немцы обязательно выиграют войну. Микеле совсем перестал разговаривать с беженцами. «Чтобы не сердиться»,- сказал он нам. Нас же он успокоил, говоря, что немцы ни в коем случае не могут выиграть войну, а когда однажды я спросила его, почему он так думает, он ответил только: