— Вы заявляете, что вы барон де Бац, посланец несчастного короля Франции. Но в паспортах написано совсем другое, — проговорил он, указывая на разложенные на столе бумаги. — И должен признаться, что вы совсем не похожи на французского аристократа…
Герцог легко и почти без акцента изъяснялся по-французски. Де Бац улыбнулся, сдернул с головы парик, избавился от каучуковых шариков, менявших форму его лица и носа, и вновь поклонился:
— И все-таки это я. Говорят, что ваше высочество отличается отличной памятью на лица. Возможно, ваше высочество вспомнит, что мы уже встречались в самом начале революции у принца Нассау-Зигена. Ваше высочество оказало мне честь, сыграв со мной партию в шахматы…
Мрачное лицо герцога просветлело.
— Да! Партию, которую вы выиграли! Следовательно, это и в самом деле вы, но к чему этот маскарад и этот ложный паспорт? Американский врач, к тому же путешествующий с женщиной! Что за глупость!
— Я преследовал только одну цель — встретиться с вашим высочеством. Для этого все средства были хороши. Американцы занимают в сознании французов особое место. А моя спутница якобы ехала на фронт к своему тяжело раненному жениху.
— Во французских войсках и в самом деле есть американцы?
— И немало. Это ветераны войны за независимость.
— Кучка негодяев! — прорычал король Пруссии, не вынимая трубки изо рта. — Там есть даже испанец, некий Миранда.
— Миранда не испанец, сир, он из Перу. Это другая часть Америки…
Фридрих Вильгельм отмахнулся от уточнения раздраженным жестом.
— Какое это имеет значение! Лучше спросите у него, герцог, на какие позиции отошла армия этих голодранцев, отступающая к Парижу. Ведь он должен был проезжать там.
— Но я не видел никакой армии, и если ваше величество так отзывается о французской армии, то осмелюсь напомнить, что она состоит из частей бывшей королевской армии и в ней сражается герцог Шартрский. Что же касается лагеря в Шалоне, где собирают новобранцев и обучают их, то он никак не может называться армией.
— Это невозможно! — нетерпеливо воскликнул герцог Брауншвейгский. — По нашим сведениям, генерал Дюмурье отступает к Парижу, чтобы оборонять столицу.
— Это неверные сведения, — уверенно заявил барон. — Дюмурье, если верить слухам, собранным мной по дороге, находится в Сент-Мену. И начальник почтовой станции в Пон-де-Сом-Вель, где мы меняли лошадей сегодня вечером, просил нас заверить генерала в его безоговорочной преданности. Дорога на Париж свободна!
Король мгновенно встал, отодвинул ногой табурет и отбросил в сторону трубку. На закопченном потолке таверны его тень напоминала вставшего на задние лапы огромного медведя.
— Что я вам говорил? Я оказался прав! Дорога свободна, вы слышали это, герцог? Нам необходимо завтра же выступить и идти вперед, чтобы заставить этих каналий заплатить за свои преступления!
— Прежде всего, сир, необходимо освободить короля Людовика и его семью. Их держат в Тампле, и им угрожает смертельная опасность, уверяю вас. Начались разговоры о процессе над королем. Некоторые отчаянные головы мечтают об эшафоте.
Суровое лицо генералиссимуса стало еще мрачнее.
— Опасность не может быть настолько серьезной! Мы не можем углубляться еще дальше в провинцию Шампань. Мы сейчас слишком слабы…
— Располагая армией в шестьдесят тысяч человек? Вы шутите?
— Да, у нас шестьдесят тысяч солдат, но видели бы вы, в каком они состоянии. Уже многие недели льет дождь. Резко похолодало, а они в летней форме, потому что в августе никто не надевает зимнюю форму. Их косит болезнь, в лагерях стоит вонь от кровавого поноса. Нельзя сражаться, ведя в бой армию призраков. Здесь мы наконец нашли провиант. Подождем хотя бы прихода австрийцев Клерфайта, которым еще надо пройти через Аргонну, и эмигрантов графа д'Артуа, которые идут следом за ними.
— Чтобы император Австрии стяжал всю славу в одиночку? Об этом не может быть и речи. Я хочу первым войти в Париж. А наши солдаты, даже слабые, прежде всего солдаты! Они найдут нужные силы.
— Сир, — снова заговорил герцог Брауншвейгский, — позвольте мне настоять на своем. Это в наших общих интересах. Если Дюмурье стоит в Сент-Мену и контролирует ущелья в Аргонне, то мы будем отрезаны от наших тылов и окажемся между двух огней. Поверьте мне, Париж будет обороняться. Неужели вы желаете видеть, как падет ваш последний солдат?
— Чушь! Один прусский солдат стоит десяти французских, и я, их король, хочу, чтобы они шли вперед! Они добьются победы!
— Сир, вы доверили мне ведение войны. Я генералиссимус.
— А я король! Завтра же мы пойдем вперед к дороге на Париж! И отрежем Дюмурье от его тылов! А, вы все еще здесь?
Последняя фраза относилась, разумеется, к де Бацу, который с тревогой слушал словесный поединок двух гигантов. До этой минуты он полагал, что король и герцог единодушны. И вот герцог вдруг не желает двигаться вперед. Барон спрашивал себя, какую роль в этом странном поведении сыграли бриллианты короля Франции? Герцог их, несомненно, получил. Но надо было отвечать королю Пруссии.
— Ваше величество не позволили мне уйти, — с поклоном ответил он.
— Но вы согласны со мной? Мы должны идти на Париж?
— Надо как можно скорее освободить короля…
— Ради этого вы ехали ко мне? — спросил герцог Брауншвейгский.
— Ради этого… И есть кое-что еще, но это может подождать, ваше высочество!
— Тогда уходите! Если мы выступим на заре, мой адъютант, полковник фон Массенбах, проследит за тем, чтобы вы последовали за нами. И где мы бы ни оказались, завтра вечером мы с вами увидимся. С вами и вашей спутницей!
Больше добавить было нечего. Де Бац откланялся и пошел за офицером, вошедшим в тот момент, когда герцог назвал его имя. Когда они выходили, на них буквально налетел мужчина в гражданской одежде. Его костюм был безупречен, если не считать нескольких капель грязи на сапогах, чего при такой погоде невозможно было избежать. Своей чистотой и ухоженностью мужчина резко выделялся на фоне окружающих его прусских офицеров. Не обращая внимания на барона, он бросился к фон Массенбаху, который оказался на полголовы выше незнакомца.
— Сообщите герцогу Брауншвейгскому, что я должен немедленно его увидеть! Это очень важно. Речь идет о тех людях, что приехали в карете, которая стоит на другой стороне площади. Я могу поклясться, что их прислала Коммуна Парижа!
— Не клянитесь, сударь, вы раскаетесь в этом. Это моя карета, — сухо ответил ему де Бац.
— Вы можете назвать себя?
— Только после того, как вы скажете мне свое имя!
— А почему бы и нет? Я маркиз де Понталек, особый эмиссар монсеньора регента Франции!