Читать интересную книгу Рыбы молчат по-испански - Надежда Беленькая

Случай был совершенно ничтожен. Интерес незнакомца мог Нине просто почудиться, и в другое время и при других обстоятельствах она не обратила бы на него внимания. Молодой человек мог прийти в Рогожинский областной суд по любому делу, не имеющему к ней ни малейшего отношения, десятки таких дел рассматривались ежедневно, он мог быть свидетелем по какому-то судебному разбирательству, адвокатом, инспектором пожарной охраны, ухажером смазливой секретарши или, в конце концов, одним из штатных сотрудников, которого Нина раньше просто ни разу не встречала – не могла же она знать весь суд поименно. Он мог быть кем угодно, этот обыкновенный молодой человек с незапоминающейся внешностью, в сером костюме чиновника, с такими же, как у Кирилла, пепельными волосами и быстрыми серыми глазами – но откуда-то Нина твердо знала: он был вовсе не кем угодно – не сотрудником суда, не случайным посетителем. Молодого человека интересовала лично она, Нина, и был он каким-то таинственным образом непосредственно связан с Кириллом.

Подозрение было абсурдным, но именно в этой абсурдности, в его полнейшей нелепости скрывалась для Нины иррациональная, а от того еще более зловещая, почти мистическая угроза.

Однако даже встреча в коридоре не могла сравниться по абсурдности с прочими незначительными происшествиями, которые теперь постоянно преследовали Нину, доводя до отчаяния.

Кто-то звонил по городскому телефону и сразу же бросал трубку – и после этого у Нины до вечера пропадал аппетит.

– Дочь, что с тобой? – спрашивала мать, обеспокоенно разглядывая ее расстроенную физиономию.

С того воскресного утра, когда Нина положила на ее стол стопку евро, она стала относиться к дочери и к ее работе иначе, словно деньги, о количестве которых у нее наконец составилось смутное, но все же близкое к реальности представление, мгновенно переместили Нину за невидимую черту, куда Зоя Алексеевна никогда не заходила и где располагалась чужая территория, не подвластная контролю ее привычных истин. Мать перестала ежедневно напоминать Нине о недописанной диссертации и об уходе с кафедры, которого, как думала Нина, при других обстоятельствах не простила бы ей до конца жизни.

– Подумаешь, трубку бросили, – пожимает плечами Зоя Алексеевна, разогревая воду в электрическом чайнике и засовывая в новую микроволновку бутерброд с сыром: и чайник, и микроволновку приобрела, разумеется, Нина еще на первых порах, также как и новый холодильник, пылесос и стиральную машину.

– Ошиблись номером, такое и раньше бывало. Что ж теперь, высохнуть из-за этого? – и она ставит перед белой как бумага дочерью тарелку с растекшимся, все еще шкворчащим бутербродом.

Ледяными пальцами Нина берет вилку и нож и отрезает от бутерброда крохотный кусочек, который так и остается лежать на тарелке рядом с чашкой медленно стынущего чая в пустой кухне с окнами на Белорусский вокзал.

Наутро Нина вставала бодрая, почти забыв о вчерашнем, однако через пару дней ей снова кто-то звонил, на этот раз на мобильный, но вместо номера на определителе появлялась надпись «неизвестный», и Нина до утра не могла уснуть.

Как-то раз, разговаривая по городскому телефону, Нина услышала в трубке странный щелчок.

– Але, ты меня слышишь? Кажется, нас разъединили, – кричали на другом конце провода из неправдоподобного далека, с противоположного берега седого зимнего океана – звонила из Нью-Йорка подруга Рита, но продолжать разговор Нина уже не могла: на нее навалилась такая дурнота и слабость, что она тут же залезла под одеяло и остаток дня лежала, пытаясь отвлечь себя каким-то легкомысленным чтивом.

С тех пор, по давнему совету Кирилла, Нина не вела по телефону никаких серьезных разговоров.

Но это не помогало – зловещие знаки продолжались.

Однажды Нина получила по электронной почте письмо, отправленное с какого-то невнятного адреса. Вместо обычных букв письмо состояло из толпы восклицательных знаков.

– Спам, – проворчал отец, когда она набрала его номер и рассказала про странное послание. – Обыкновенный спам. Символы не определились. Сделай перекодировку, если тебя это так разволновало, и сможешь прочесть.

Нина просидела перед монитором весь вечер, но расшифровать текст ей так и не удалось.

Недели через две, вернувшись домой от нотариуса, Нина открыла почтовый ящик и достала конверт. Посмотрела на штемпель: отправлено из Москвы. «Интересно, от кого?» – удивилась Нина. На конверте были указаны ее адрес и имя, однако обратного адреса не было.

Она открыла дверь квартиры, не снимая пальто и сапоги, вбежала в свою комнату, кинулась к столу, схватила ножницы и аккуратно, чтобы не повредить таинственного содержимого, отрезала край конверта. Торопливо запустила внутрь пальцы, пошарила, потом свернула конверт кулечком и потрясла над столом и наконец уронила на колени руки и уставилась в окно, испытывая знакомый уже приступ тошнотворного отчаяния.

Конверт был пуст.

«Кирилл вовсе не злодей, – размышляла Нина. – Вот почему ненавидеть его у меня не получается. Справедливость на его стороне, если разобраться. А значит, добро победит, а зло будет наказано».

В ту ночь Нине привиделось, что на шкафу в ее комнате сидит большая черная птица. Птица была крупная, сильная и – как показалось Нине – лесная. Она сидела неподвижно, нахохлившись и сложив крылья, как сидят зимой на ветках обыкновенные вороны. На фоне светлых обоев Нина явственно различала маленькую хищную головку и острый клюв. Во сне ее страх разбух, сделался огромным и почти непереносимым, только связан он теперь был не с таинственной опасностью, а с черной птицей на шкафу. Птица была воплощением угрозы, преследующей Нину в обычное время, ее магическим символом. И страшно Нине было не оттого, что птица может оказаться хищной, клюнуть или выцарапать глаза. Просто появление любой птицы – ястреба, грифа, вороны, воробья – в городской квартире, в комнате с запертой форточкой было совершенно не возможно.

– Как ты сюда попала? – чуть слышно спросила Нина, приподнимаясь на локте.

В гробовой тишине комнаты ее голос прозвучал глухо и казался чужим.

Но птица не отвечала и поглядывала на Нину со шкафа черным пустым глазом. Нина осторожно опустила голову на подушку, устроилась под одеялом, не сводя с нее зачарованного взгляда – потому что на такую птицу обязательно нужно смотреть, гораздо страшнее не видеть ее, зная, что она по-прежнему сидит на своем месте – и вдруг поняла: оставаясь на шкафу густой глыбой мрака, птица одновременно переместилась на кровать и сидела теперь совсем рядом, меньше чем в метре от Нины. Вытянула шею, широко раскинула крылья и крикнула хриплым человеческим голосом.

– А-а-а-а-а, – завопила в ответ Нина и проснулась.

Ей показалось, что в воздухе все еще дрожит ее собственный крик.

На шкафу никого не было.

«Я схожу с ума», – думала Нина на следующий день, блуждая по квартире взад-вперед и не в силах справиться с нервным напряжением. Она пыталась как-то отвлечься – залезла в ванную, приняла контрастный душ, как всегда советовала ей мать, растерлась до красноты махровым полотенцем. Потом накинула халат, налила в стакан пива и уселась на кухне перед телевизором. «Я действительно схожу с ума, Макс был прав, – пиво на вкус показалось горьким, и Нина поставила стакан в раковину. – Сальвадор Дали был нормальным человеком. Что бы ни рассказывали про него невежды и завистники, он был совершенно нормальным человеком. Гением. А я – я схожу с ума и скоро стану настоящей сумасшедшей. Неопрятной безумной бабой, боящейся собственной тени».

Рано или поздно она успокаивалась, отвлекаясь переводом документов или книжкой, и, поразмыслив, приходила к выводу, что во всем виноваты ее собственные расстроенные нервы. «Мне надо отдохнуть», – думала Нина, и звонила Ксении, и они вдвоем отправлялись в какой-нибудь ресторан, испанский, итальянский или китайский, где расплачивалась неизменно Ксения, или прогуливались по магазинам, в которых Нина накупала себе целый ворох пестрых и легких тряпочек, очаровательных и совершенно ненужных, новые джинсы или еще одну дорогую кожаную сумку. Настроение у нее улучшалось, и к вечеру, вернувшись домой, она чувствовала себя успешной, отдохнувшей и счастливой.

Но проходило несколько дней – и снова случалось что-нибудь необычное, необъяснимое и пугающее, или ей снова мерещились знаки и знамения там, где другие не заметили бы ровным счетом ничего…

Она чуть не упала в обморок, когда однажды внимательно рассмотрела давно уже примелькавшуюся гипсовую статую, стоявшую у входа в Рогожинский суд. Это была мужеподобная фигура Фемиды, простыня едва прикрывала выпирающие формы, глаза были завязаны узкой полоской ткани, а рот улыбался загадочно и зловеще. В руках Фемида держала весы, застывшие в шатком равновесии, а слева от нее красовалась высеченная в гипсе надпись: «Dura lex, sed lex». «Дура, – повторяла Нина, поднимаясь по лестнице и стараясь не глядеть Фемиде в лицо. – Дура лекс. Нет от нее пощады. Настанет день – и она обязательно настигнет и покарает виновных».