Сначала на пути во Францию ей предстояло путешествие в почтовом дилижансе. После многочисленных остановок, которые частенько делал кучер, чтобы выкурить трубочку с опиумом, Тегеран остался позади, и Симона прибыла в порт Анзали на юго-западном побережье Каспийскою моря. Отсюда в Баку отправлялся русский пароход, на палубе которого яблоку негде было упасть от потных тел и загорелых лиц, беспокойных детишек и спящих в колясках младенцев. Пассажиры чуть ли не все поголовно обгорели под беспощадным солнцем: покрытая волдырями кожа облезала, как старая краска. Пароход резал носом волны, переваливаясь с волны на волну, а по щекам Симоны ручьем текли слезы. Горячие ветры с юга устремлялись к пурпурному горизонту, ее тошнило от качки и выворачивало наизнанку от тоски, которую она старалась утопить в море. Но сделать это ей не удалось. Не желая затягивать без нужды свое путешествие, по прибытии в Баку она сразу же пересела на поезд до Парижа с остановками в Тифлисе, Санкт-Петербурге, Варшаве и Гамбурге. В столицу Франции она прибыла ясным вечером. Небо было таким прозрачным, что до него, казалось, можно было дотянуться рукой.
И только оказавшись вновь на знакомых улицах родного города, она вдруг поняла, что, хотя ее рыжие волосы и белый цвет лица привлекали внимание, отчего все прохожие оглядывали ее с головы до ног, ни ее багаж, ни дамская сумочка с красными бриллиантами не подверглись проверке ни на одной таможне.
Получается, за ней незримо приглядывали какие-то люди, обеспечивая ее безопасность? Шанс Бону, Госпожа Удача?
Франсуаза и мадам Габриэль молча обняли ее, скрывая снедавшее обеих любопытство и бормоча полагающиеся соболезнования. Интересно, подумалось ей, они приветствуют меня как Симону или как чужестранку, в которую я, без сомнения, превратилась? Когда она заявила им, что ей нужно время, чтобы прийти в себя, они оставили ее одну. Альфонс протянул ей Техилим[37], где молитва скорбящего была отмечена серебряной закладкой.
Она поселилась в долине Африканской циветты, оставшись одна в тех самых апартаментах, где Кир впервые занимался с ней любовью, и, не закрывая глаз, повалилась на кровать розового дерева. Она отвернулась, чтобы не видеть своего отражения в зеркалах в бамбуковых рамах, стоящих по обе стороны кровати. Корзины с огурцами, нарисованные на стенах, напомнили ей о неудачных попытках Кира выращивать овощи в их саду на вершине горы. «Приглашение к путешествию» Бодлера, выбранное ее бабушкой в попытке приобщить ее к стилю жизни д'Оноре, привело к трагедии. А может быть, ее мать все-таки была права? Может быть, любовь — это величайшая трагедия любой женщины, а замужество — союз, узаконивший печаль и скорбь?
Ее брачная ночь навсегда запечатлелась у нее в памяти. Они вдвоем в белых одеждах. Биард, исполнявший обязанности свидетеля и со стороны жениха, и со стороны невесты. Небо раскинуло над ними свой свадебный полог, свежий морозный горный воздух пьянил сильнее вина, которое Биард контрабандой доставил в горы. Хотя Биард был мусульманином, он как раввин поженил их, читая стихи. Позже, завернувшись в овечью шкуру и чувствуя, как по коже бегут мурашки от холода, она обрела убежище в объятиях своего супруга, и единственным существом, наблюдавшим за ними, оказался горный лев.
Она откинула крышку дорожного сундука и вынула самые необходимые вещи — ночную сорочку, нижнее белье, расчески и бриджи для верховой езды, которые она надевала в Персии, когда Кир устроил ей ознакомительную экскурсию по горам верхом на лошади. Она положила его молитвенную сумочку на полку над камином. Несмотря на предостережения Биарда, что чересчур большой багаж станет задерживать ее в пути и привлечет грабителей, в комнате грудились коробки с вещами Кира.
Она взвесила на ладони мешочек с красными бриллиантами, попробовала его на вес и спрятала под матрас. Какой он легкий. Деньги, запачканные кровью, плата наемному убийце. Она к ним не прикоснется. А в мочке ее левого уха покачивался бриллиант Кира, который обрел новое пристанище.
Она выглянула из окна, чтобы посмотреть на парк вокруг замка. Из этого самого окна Кир увидел и открыл для себя поросший клевером холм, купавшийся в красно-коричневом свечении восхитительных грехов. Тогда она стояла рядом с ним, но сейчас холм укрывали тени пепельно-серых облаков, и галереи жуткими силуэтами проступали на фоне долины Африканской циветты. Вокруг только безупречные ограждения и фальшь. Поможет ли ей магия дедушки, Техилим, вернуть хотя бы подобие нормальной жизни?
Симона порылась в одной из двух коробок со своими вещами и достала два наряда, которые надевала, когда ходила в чайхану Биарда: шерстяные юбки, коричневый свитер, куртку с длинными рукавами и темные непрозрачные чулки. Она швырнула их в камин, а потом смотрела, как они, охваченные огнем, зашипели, вспыхнули и растаяли серым дымом.
Она принялась перебирать цветастые домашние платья — оранжевые, золотистые, фиолетовые, — подносила их к свету, прикладывала к телу, ощущая обнаженной кожей прикосновение шелков и кружевной отделки, а потом выпускала их из рук, и они оседали к ее ногам. Приподнимая подол очередного платья, она вдыхала запах любви и желания, которым пропиталась ее одежда. Отрезав ножницами верхнюю часть домашнего платья, она прижала отрезанный кусок к талии и разорвала остальное платье. Вынимая из сундуков и коробок прозрачные невесомые одежды, она рвала их на части руками и зубами, резала ножницами на ленты и полосы — уничтожала каждую вещь тщательно и методично. Ритуал поминовения умершей любви.
Симона повернулась спиной к образовавшейся на полу куче газа и легких прозрачных шелков. Развязав и высвободив из волос черную бархатную ленту, она сняла с пальца обручальное кольцо, подаренное Киром, продела в него ленту и завязала узлом на шее. Потом коснулась его серьги («У тебя восхитительно вкусные мочки ушей», — пробормотал как-то он). Ради него она не стала трогать серьгу.
Она похоронит Симону Кира, его чувственную, сексуальную женщину. Она навсегда закроет и перевернет эту страницу своей жизни. Никто из мужчин никогда не узнает о ее уязвимости. Никому и никогда она не подарит той безграничной близости, которую делила с Киром.
Глядя на себя в зеркало, на восхитительную, испещренную веснушками бледную кожу своих плеч, на груди, которые стали полнее после прерванной беременности, она вдруг увидела себя возлежащей на подушках и простынях, закутанную в шелка, влажную, горячую и ждущую, обожаемую так, как не обожали ни одну женщину в истории человечества. Они были великолепными и незабываемыми, эти часы, проведенные с ним за закрытыми дверями, когда она давала волю и выход своей сексуальности, когда ее снедало желание, когда она ощущала себя желанной и обожаемой. Погладив коробки с его вещами, она открыла одну. Вынула оттуда белую рубашку, которую он не боялся носить в мире, предпочитающем холодный и мрачный черный цвет. Разложила ее на кровати, потом легла сверху и завернулась в нее. Она не корила себя за то, что хочет его так скоро после его смерти, за то, что ласкает себя пальцами, которые так хорошо знали самые потаенные уголки ее тела. Она подвела себя к так нужному ей сейчас взрыву и провалилась в тяжелый сон.