Читать интересную книгу Без аккомпанемента - Марико Коикэ

Я в растерянности посмотрела на Ватару и, не зная, как следует поступать в такой ситуации, сказала, обращаясь к тетке.

— Это господин Домото. Он проводил меня. Я тебе о нем рассказывала. Который из «Сэнгэндо»…

Тетка, конечно, сразу же узнала Ватару, но ради приличия изобразила удивленный взгляд, словно видела впервые:

— Постой-ка, это не тот ли господин Домото, с которым мы как-то мельком встретились в универмаге?

— Он самый.

— Он еще тебе часто звонит, да?

Ватару учтиво кивнул:

— Простите, что я постоянно беспокою вас своими звонками.

— Да ну что вы, нисколько, — тетка озадаченно взглянула на Ватару, а потом на меня. Вид у нее был такой, будто она проглотила что-то твердое. По всему было понятно, что красота Ватару и его умение себя вести пришлись тетке по душе.

— Ой, да что же мы здесь стоим, холодно же, — второпях сказала она. — Раз уж вы были столь любезны проводить мою племянницу, не угодно ли зайти в дом?

Ватару посмотрел на меня.

— Я сегодня решила сделать о-набэ[43], — сказала тетка, толкая меня под руку. — Домото-сан наверняка еще не ужинал. А о-набэ лучше есть большой компанией, так оно вкуснее. Может быть, пригласишь гостя?

Вот не было печали, подумала я. Менее всего в тот момент я была расположена вести пустые разговоры, да еще и с теткой в придачу.

— Я уже пойду, — решительно сказал Ватару, но, видимо, он произнес это слишком тихо, поэтому его отказ был воспринят как обычная вежливость. Тетка решила, что Ватару просто стесняется.

— Пожалуйста, входите, — сказала она полупринудительным тоном. — Я как раз думала, что хорошо бы мне как-нибудь не спеша побеседовать с бойфрендом моей Кёко.

Для Ватару теткино приглашение было, без сомнения, очень некстати. Юноскэ и Эма сказали, что им «нужно зайти в одно место». Они не говорили, что пойдут в чайный домик. Видимо, Ватару намеревался проводить меня, а потом отправиться в свою хибарку и, забравшись под котацу, ждать возвращения Юноскэ. На самом деле в это время Юноскэ и Эма были уже в чайном домике, но ни я, ни Ватару, разумеется, об этом не знали.

Ватару повернулся ко мне и сказал так, чтобы тетка тоже слышала:

— И все-таки я пойду.

Тетка уже убрала метлу и вошла в дом.

— Не нужно стесняться, — с хитрой улыбкой оглянулась она, стоя на бетонном полу прихожей. — Молодым людям нельзя быть такими стеснительными. Давайте, заходите скорее. Не хватало вам еще обоим простудиться на таком морозе.

С одной стороны, тетка была этакой аскетичной вдовой, всегда наглухо затянутой в кимоно, строгой учительницей игры на фортепиано, крохоборкой, которая своей бережливостью даст фору любой католической монашке, и одержимой моралисткой, но, с другой стороны, в ней присутствовало и какое-то удивительное простодушие. И одним из проявлений этого простодушия было ее поистине ребячье упрямство. Иногда она вдруг начинала проявлять такую наивную напористость, как будто маленькая девочка, которая хочет, чтобы все шло в соответствии только с ее желаниями.

В тот день тетка пригласила Ватару зайти вовсе не потому, что хотела поподробнее разузнать о наших с ним отношениях. Я уверена, что не потому. Скорее всего, Ватару, который, несмотря на лютый холод, вызвался пойти, чтобы проводить меня до дома, казался ей кем-то вроде принца на белом коне из ее детских фантазий. Теткино упрямство вызывало у людей как горькую усмешку, так и теплую улыбку.

Такое же настроение, похоже, передалось и Ватару.

— Ну как? — спросила я.

Немного подумав, он согласно кивнул:

— Ну разве что на часок.

В гостиной все было готово к ужину. Вынимая для Ватару из кастрюли лучшие кусочки, тетка без умолку рассказывала ему о моей подготовке к экзаменам, о предстоящем поступлении, о моих родителях и сестре, живущих в Токио, и о прочих житейских делах. Ватару говорил мало, но постоянно улыбался; если его о чем-то спрашивали, отвечал прямо и открыто, и при этом, демонстрируя свойственный мужчинам его возраста аппетит, не забывал уплетать тофу, лук и рыбу, которую тетка раз за разом подкладывала в его тарелку.

Тетке Ватару безоговорочно понравился. А когда она узнала, что он еще и увлекается классической музыкой, восторгам не было конца. После ужина она предложила гостю мандарины и снова начала бесконечный рассказ о том, что лучшие пьесы для фортепиано, на ее взгляд, писал Шопен; что она до сих пор отлично помнит слова итальянских арий, которые учила в молодости, когда брала уроки вокала, а лучшим композитором-песенником считает Тости[44]; что иногда ей снится, будто она, сидя перед роялем, дает сольный концерт в большом зале, и, конечно, напрасно она в свое время не стала пианисткой…

Ватару с завидным терпением старался попадать в тон теткиного разговора, улыбаясь или выражая изумление там, где это было нужно, хотя одного взгляда на него было достаточно, чтобы понять, что ему уже хочется уйти. Пытаясь прервать теткины рассуждения о классической музыке, которым не было ни конца ни края, я под столом-котацу пихнула ее в коленку.

— Извини, Ватару-сан, — сказала я. — Когда разговор заходит о классике, тетю уже не остановить.

— Наоборот, мне очень интересно, — с отменной учтивостью сказал Ватару. — В следующий раз я обязательно хотел бы послушать, как вы играете.

— Ой, правда? — смутилась тетка. — Это сколько же мне теперь нужно репетировать!

В этот момент стенные часы в гостиной показывали восемь часов пятьдесят минут. Поглядев вверх на часы, я встретилась глазами с Ватару. Он незаметно подмигнул мне. Чтобы помочь ему поскорее уйти, я намекнула тетке, что наш приятный ужин окончен.

Ватару поблагодарил тетку за угощение и встал. Она принесла с кухни консервированную говядину в соевом соусе, тушенку, мандарины, яблоки и еще много всякой всячины — все для Ватару, «который на двоих с другом снимает комнату в дешевом пансионе». Пока она складывала все это в сумку, мы потеряли еще минут десять.

— Неприлично такое давать с собой гостям! — в нетерпении воскликнула я, обращаясь к тетке.

— Ничего неприличного, — резко отреагировала она. — Ты, Кёко, не знаешь, как тяжело живется в этих пансионах. Студенты, уехавшие из родительского дома, всегда недовольны тем, как их кормят. Поэтому таким-то подаркам они больше всего и рады. Правда же, Домото-сан?

Ватару с улыбкой согласился и, вежливо поблагодарив, принял из рук тетки продукты, сложенные в бумажный пакет какого-то универмага. Тетка была очень довольна.

Когда я думаю о том, что в тот вечер я в последний раз видела Ватару улыбающимся, меня охватывает мучительное чувство. У него была очень спокойная улыбка. Улыбка юноши с чистой и светлой душой.

После этого я проводила Ватару до конца нашей улочки, и там, как раз в тот момент, когда я собиралась поцеловать его на прощанье, нас увидела та самая девочка-старшеклассница, что жила в доме на углу. Так я его и не поцеловала.

Полицейским расследованием было установлено, что кроссовки сорокового размера, следы от которых были обнаружены во дворе храма Риннодзи, принадлежали Юноскэ Сэки. Кроме того, отпечатки пальцев на сумочке, лежавшей рядом с Эмой, совпали с отпечатками Юноскэ, найденными в чайном домике в Китаяме.

Около часа дня семнадцатого декабря, через три дня после убийства Эмы, Юноскэ вернулся в чайный домик, где был встречен поджидавшими полицейскими, которые потребовали от него добровольно пройти с ними в участок. Тут же на месте он во всем признался.

В этот момент рядом с Юноскэ находился Ватару. С самого утра в тот день шел снег. Посмотрев, как уводят Юноскэ, Ватару вышел из чайного домика и направился прямиком ко мне.

Он пришел, держа под мышкой альбом для зарисовок. Когда-то давно он купил его в лавке художественных принадлежностей, где у нас была назначена встреча. Небольшой, размером с тетрадь, в плотной картонной обложке, с темно-коричневыми тесемками для завязки.

Уголок обложки на альбоме покоробился, намокшие под снегом тесемки безжизненно свисали вниз. Стоя на пороге и нервно перебирая рукой мокрые тесемки, Ватару сообщил мне, что Юноскэ забрали.

Юноскэ забрали. Именно так он и сказал. Механическим голосом, ровно дыша, даже с каким-то подобием усмешки в уголках губ. Входная дверь за его спиной осталась открытой, и через нее было видно, как густо валит снег.

Безучастно созерцая мой растерянный вид, он слегка пошевелил губами, будто что-то сказал. Но я ничего не услышала. Он пробыл у меня не более минуты. Потом откинул назад прядь мокрых волос и тихо ушел.

В это время тетка говорила с кем-то по телефону и не видела Ватару. А если бы увидела, что бы она ему сказала? Промямлила бы что-то неопределенное, мол, слышала, какое несчастье произошло с вашей подругой, и после этого пригласила бы зайти выпить чаю, потому что на улице холодно? Тетка просто обожала Ватару. Если бы всего этого не произошло, она непременно когда-нибудь сыграла бы для него на своем пианино.