Да, он не ошибся в своем выборе: именно эта работа несла ему многочисленные столкновения с реальным миром, даже иногда казалось, с некоторой гиперреальностью, невидимой для большинства и отражающейся прежде в разуме, а уж после на сетчатке глаз, как бы в подтверждение.
Он закашлялся: уж не запах ли вызвал такой сухой, трескучий, как щепки в огне, кашель?! Нет, вряд ли. С детства его горло довольно бурно реагировало на климатические явления, неощутимые порой никакими органами чувств. Может, и лошади виноваты: запах был неприятен по-новому.
Турусов оглянулся и заметил спящего Радецкого. Сквозь туман мыслей прорезался мерный стук колес. Прорезался, начал убаюкивать. На часах обе стрелки двигались к четверке.
Турусов полез на свою верхнюю, уткнулся в угол и задремал. Первые кадры цветного сна о чужом детстве сопровождались звуком медленно идущего поезда.
В семь утра Радецкий стоял в трясущемся тамбуре и пытался побриться станком. Шея уже кровоточила, когда в тамбур заглянул Турусов.
— Что ты делаешь?! У нас же аптечка со спичечный коробок!
— Тебе что, моей крови жалко? Могу поделиться. У меня, когда из пальца берут, струя врачихе в глаз бьет! Да! Ты заметил, что мы дома?
Турусов недоумевающе заморгал глазами, потом оглянулся.
— Да, наш вагон… — оторопело проговорил он.
— Наш-наш, с ящичками.
С горем пополам побрившись, Радецкий облил свое исполосованное лицо одеколоном и зашипел, как утюг, на который попала вода.
— Студент, хохму разгадаешь? Что такое “тройной полет Арамиса для мужчин”?
Турусов пожал плечами.
— Образованный! В народ ходить надо, а не в университеты! Это пролетарский коктейль, состоящий из лучших одеколонов нашего времени. Постой-ка, а что это там за ящик прибавился?! — Радецкий всем телом подался, вглядываясь в угол вагона.
Ящик небольшого размера отличался от других синей краской трафаретов и какой-то внутренней сбитостью, крепостью. За досками на расстоянии чувствовалась монолитная масса содержимого.
Турусов осторожно, как к мине, приблизился. Наклонился, читая надписи-предупреждения.
— Похоже, что его место действительно здесь, — сказал он успокоенно.
— С чего ты это взял?
— Цифровой шифр груза “1758” и то же самое “ТПСБ”.
— Вот так радость! Наши ящички родственничка заимели! Сам пришел, разыскал их, как агент иностранной разведки, и решил остаться. Слушай, профессор, ты в магии не разбираешься случайно? Языка ящиков не знаешь? Объяснить хоть что-нибудь толком можешь?
Турусов отрицательно замотал головой, все еще разглядывая необъясненное явление в правом углу вагона.
— Ладно, черт с ним. Мне он не мешает. А что ты на нем вычитал?
— “Не распаковывать”, “Не выгружать”, “Не перемещать”.
— Нормально, пойдет. Люблю вещи, с которыми ничего делать не надо. Пусть живет! — Радецкий заговорщицки ухмыльнулся.
Все в природе, думал Турусов, состояло и состоит из вещей, с которыми ничего делать не надо. Но разве человек может пройти мимо, разве может он, заметив незнакомый предмет, не подумать о возможной пользе его? Разве может он не примерить камень к ладони своей?! Человек придумал “порядок” и всю свою жизнь наводит этот порядок среди вещей, предметов и всего, к чему можно прикоснуться. Особенно среди тех, что извечно занимали свое место и еще ни разу не нуждались в перемещении.
За окошком шел дождь, цеплял дрожащие капли на стекло. Капли полосовали окно параллельными линиями. Окно, приподнятое на метр над полом, бросало свет на нижнюю полку, где дремал Радецкий. Турусов еще не научился спать просто от безделья, его все еще влекли пейзажи в оконной рамке, он мог часами смотреть на бесконечные леса, поля, на мелькающие диагональные балки железнодорожных постов.
Ночью темное нутро вагона прорезал луч фонаря. Пробежался по стенам, по ящикам, задержался на спящих сопровождающих. Радецкий отвернулся к стене, Турусов заворочался на верхней полке и приоткрыл глаза. Шорох, шум шагов, фонарь — все это озадачило его, мгновенно прогнало сон, но в то же время словно отняло язык. Пятно света от фонаря сползло вниз на Радецкого, а потом снова вскарабкалось вверх, остановившись на Турусове, как раз надевавшем очки, чтобы разобраться в происходящем.
— Спускайтесь сюда! — приказал негромкий властный голос.
Стараясь не разбудить напарника, Турусов аккуратно спрыгнул с полки и увидел трех человек в одинаковых темных плащах. Глаза их взирали на него с вопросом, на который он и рад был бы ответить, если бы, конечно, знал, что это за вопрос.
— Не беспокойтесь! — сказал один. — Нам нужно кое-что проверить. Стойте и смотрите!
Он отправился в противоположный угол. Минут пятнадцать луч фонарика скользил по грузу, задерживаясь на надписях и шифрах. И вдруг замер.
— Ага! — вздохнул над новым ящиком человек с фонариком. — Нашелся!
Он выпрямился, схватившись правой рукой за поясницу, словно больной радикулитом. Турусов заметил, что из кармана его плаща торчит свернутая трубочкой газета.
Человек еще раз внимательно осмотрел ящик со всех сторон и вернулся к коллегам.
— Порядок! — сказал он. — Я как чувствовал, что он здесь окажется! Какой номер вашего вагона? — он повернулся к Турусову, дождался ответа, записал номер в блокнот.
— На Осадчего похож! — Второй “гость” кивнул в сторону спящего Радецкого.
— Это уже не имеет значения. Осадчий списан. Был профессор, и нет профессора! — Человек с фонариком четко произносил каждое слово, четко, но не громко. — Этот ящик у вас в накладной значится?
— Нет, он только сегодня утр…
— Ясно! — оборвал человек с фонариком. — Мы его забираем. Расписку написать?
— Он не значится… — взволнованно начал было Турусов.
— Ладно! Если что случится, ставьте нас в известность!
— Хорошо, — пообещал Турусов.
Двое подняли ящик, третий, тот, что командовал, освещал им путь к выходу из вагона. Задвижная дверь была открыта, луч фонаря тонул в проеме двери, как в пропасти, словно и земли под вагоном не было.
Один из несших ящик споткнулся. Турусов подскочил, поддержал его. “Гости” вышли на ходу. Их поглотила ночь.
Турусов подумал о несправедливости, подумал о том, что, несмотря на все предупредительные надписи на ящике, все равно есть люди, которые имеют право поднять его, вынести и где-то вскрыть. Поразмышляв недолго, он закрыл дверь вагона, задвинул ее — только жалобно скрипнули сверху и снизу ролики.
Проснулся Турусов рано, чуть светало. Заметил на полу свернутую трубочкой газету. Поднял, развернул. Оказалось, номер “Стальной магистрали” за 1936 год. Пробежал взглядом по заголовкам — неинтересно. Кинул газету на пол возле окна — она снова свернулась трубочкой.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});