— Из каких ты краев?
— Прибыл сюда через Новгород, как все торговцы из моих мест, — рекой, озером, волоком. Теперь меня ждет великий Днепр с его порогами — там самый трудный из всех волоков, и надобна воинская защита, чтоб отбиваться от степных налетчиков. А потом море и, наконец, Константинополь. Не то чтоб я предпринимал такую дорогу каждый год, — как ни говори, прогулка неблизкая. Обычно я гружу здесь товар на корабли, а сам возвращаюсь в Швецию, Данию, иной раз в Англию. Тем не менее люблю и хочу путешествовать столько, сколько могу. Удовлетворил ли я твое любопытство?
Она отрицательно покачала головой:
— Нет. Я желала знать, к какому ты принадлежишь народу. Он ответил с заметной осторожностью:
— Мы с Руфусом… наш народ называет себя валлийцами. Это на том же острове, что и Англия. Может, мы — последний осколок прежней Британии, и хорошо уже то, что никто в моих краях не примет меня за англичанина. Руфусу все равно, где жить, да он так привык подчиняться мне и обходиться прозвищем, что и сам уж забыл, как его звали когда-то. А меня, если полностью, зовут Кадок ап Рыс.
— Никогда не слышала о землях, какие ты назвал.
— Понятно, — вздохнул он. — Я и не ожидал, что слышала.
— Подозреваю, что ты странствовал даже больше, чем рассказал мне.
— Верно. Странствовал я много.
— Завидую, — вырвалось у нее. — Как я тебе завидую! Он приподнял брови.
— Ты серьезно? Странствовать — это тяжкий удел, зачастую опасный и заведомо одинокий.
— Зато ты вольная птица. Сам себе господин. Если б я только могла путешествовать свободно, как ты!..
В глазах защипало. Сглотнув, она постаралась сдержать слезы, не дать им выплеснуться. Он посерьезнел и, в свою очередь, покачал головой.
— Ты не знаешь, Свобода Володаровна, какая участь ждет женщин, увязавшихся за бродягами. Я, к сожалению, знаю. Внезапно ее осенило.
— Ты не женат. Кадок, — вымолвила она, слегка запнувшись. — Почему?
— Бери от жизни лучшее, что она тебе предлагает, и не жалуйся. — Это прозвучало как совет. — Все мы пленники своей судьбы, только каждый по-своему.
— И ты в том числе…
Силы оставят тебя, подумала она, гордыня поникнет, а еще мгновение — и ляжешь ты в сыру землю, и самое имя твое забудется, унесет его ветер, как пылинку. Он поморщился:
— Похоже на то…
— Я тебя не забуду! — воскликнула она.
— Что?
— Я… Да нет, ничего. Я взволнована, устала и, наверное, чуть-чуть пьяна.
— Не хочешь ли поспать, пока одежда не будет готова? Я тебя не побеспокою… Свобода, ты плачешь?
Кадок обошел стол и, наклонившись, обнял ее за плечи.
— Прости меня. Я слабая и глупая. Сама не своя, пожалуйста, поверь мне, сама не своя.
— Ну конечно, конечно, милая искательница приключений. Я все понимаю.
Его губы коснулись ее волос. Она безрассудно подняла к нему лицо, догадываясь, нет, точно зная, что сейчас он ее поцелует. Поцелуй был нежен. Слезы сделали его соленым, как море.
— Я тоже человек честный, — произнес он у самой ее щеки. Каким теплом веяло его дыхание, каким теплым было тело! — Я тебя ни к чему не принуждаю…
— Меня не придется принуждать, — услышала она свой голос будто со стороны, сквозь раскаты ласкового грома.
— Как рассветет, я уплыву в дальние края, а тебя, Свобода, ждет замужество…
Она удержала его, крепко вцепившись ногтями в кафтан, и шепнула:
— Я уже была замужем трижды, а иногда на весеннем празднике Купалы, на озерном бережку… Да, Кадок, да!..
На миг ей почудилось, что она проболталась. Теперь придется искать какие-то ответы на неизбежные вопросы, а голова идет кругом… Но он просто подал ей руку, словно поднял ее, и пошел рядом с ней к постели.
А потом… потом ей вновь казалось, что она грезит. Желание слиться с ним захлестнуло ее, как волна. Если она вообще предвидела что-нибудь, то лишь утоление жажды. Он не отличается могучим сложением, но, вероятно, силен и выдохнется не сразу, утомив ее довольно, чтоб она провалилась в сон. Однако он долго-долго снимал с нее платье, затем неспешно подсказывал, как помочь снять его собственное одеяние, и каждую минуту его руки и губы знали, что им делать и чего избегать; и когда он возложил ее на кровать, которая могла бы быть и пошире, прикосновения, ласки и поцелуи не кончались, пока она не взмолилась вслух, чтоб он раскрыл небеса и возжег солнце.
А позже они ласкали друг друга, смеялись, шутили, а чтобы было не так тесно, спустили на пол две соломенные подстилки и опять резвились, дурачились, любили друг друга — его голова покоилась меж ее грудей, а она требовала, чтоб он брал ее снова и снова, он клялся, что никогда не встречал такой женщины, как она, и пожар разгорался еще ярче оттого, что она ему верила…
…Оконное стекло начало сереть. Свечи стаяли до огарков, от них исходил горький дымок, и она стала наконец ощущать, что в комнате прохладно.
— Я провожу тебя, — сказал он в ее объятиях.
— Погоди еще немножко, — попросила она.
— Близится час отплытия. А тебя ждет твой собственный мир. И сперва тебе надо отдохнуть, Свобода, милая.
— Я притомилась, будто десять полей вспахала, — призналась она шепотом. Хихикнула: — А ведь пахал-то ты! Негодник, отделал меня так, что я теперь и ходить вряд ли смогу… — Она ткнулась носом в шелковистую бороду. — Спасибо тебе, спасибо…
— Я тоже засну без задних ног, дай только добраться до корабля. Потом проснусь и сразу же вспомню тебя. И буду хотеть тебя снова, Свобода. Но уж такова цена, и ее придется платить…
— Вот если бы…
— Я уже говорил тебе: торговые пути в наши дни негостеприимны для женщины.
— А когда распродашь весь товар, то вернешься к себе домой, да?
Он резко сел, и его лицо посерело под стать рассвету.
— У меня нынче нет дома, и я не смею завести новый. Ты не поймешь. Вставай, надо спешить. И давай не будем омрачать унынием того, что случилось…
Она немо ждала, пока он оденется и сходит к Руфусу за ее платьем. Пусть неохотно, но пришлось признаться себе, что Кадок прав; продолжение невозможно или, по меньшей мере, оно окажется слишком кратким и не принесет ничего, кроме боли. Пусть он не догадывается о причинах своей правоты, это ничего не меняет.
Платье после стирки было влажным и липло к телу. Ладно, если повезет, удастся как-нибудь пробраться к себе в комнатку незамеченной…
— Хотелось бы подарить тебе синее шелковое. Может, ты придумаешь какое-то объяснение? Нет? — Пусть лучше вспомнит о ней, когда отдаст синий шелк другой девице в иных краях… — Позавтракать вместе и то не получится, времени в обрез. Пойдем!
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});