еще немалый корец вина заморского поднесла, встретив на крыльца по строго соблюдавшейся со старины традиции.
— Теперь целуй в уста сахарные, — негромко произнесла Борецкая, ведь ковш «Сотник» кое-как одолел, понимая, что поцелуй может быть не традиционным «чмоки-чмоки», ведь раньше губами еле соприкасались, соблюдая ритуал. Так и вышло — его по-настоящему поцеловали, пусть и несколько неумело, но горячо. Хотелось крепко обхватить женщину, сжать в объятиях, но не княжеское это дело подобные порывы страсти изображать. Да и возраст уже не тот — он ведь вдвое старше ее, хотя в таком деле ровесников обычно не ищут, тут как в магазине, на срок годности смотрят, цинично говоря. А бабий век короток, за четверть века перевалило и начинается увядание, тихое и неспешное, неотвратимое, как поступь «каменного гостя».
— Ох, Ксения, нельзя же так, люди смотрят.
«Сотник» сделал вид, что немного смутился, но тут же окинул нагловатым взором вдовицу с ног до головы, будто сдирая взглядом с нее одеяния. И вот тут молодая боярыня смутилась, зарделась, шагнула назад невольно. А Василий Алексеевич, чуть придвинувшись, произнес:
— Грязен я, боярыня, боюсь тебя обмараю. Под дождь попали, а «согреться» только в бане можно, девки вениками отходят на полке, они у тебя ласковые. Грех грязным в терем идти.
— С утра топят, ждем тебя, — лицо боярыни покрылось румянцем, но уже гневным — такое легко различить. Этим выпадом он добился своего — переводить отношения с Борецкой в «горизонтальную плоскость» было рановато в его планах, лучше, как в том анекдоте — «полчаса подождать, чем пять часов упрашивать». Да и нельзя сейчас брать на себя определенные обязательства — тут не там, подобные вещи рассматривают совсем иначе. Так что лучше оттянуть, московские рати встретит, а там ясно будет какую цену назначать за победу. Поражение он не рассматривал — это конец, причем все, хотя и на этот случай имелся запасной вариант, даже два.
— Иди уж в баню, греховодник…
Боярыня, с окрашенными в гневный багрянец щеками ушла в терем, а он весело насвистывая, отправился к знакомой мыльне — «боярской», для него предназначенной. На мощеном дворе стояли лужи, накрапывал осенний дождь, противный, мелкий, продолжительный.
Мерзость, а не погода! Сплошная слякоть!
Служка, мальчишка лет тринадцати, бухнулся перед ним на колени, когда он, распахнув дверь, зашел вовнутрь. В лицо сразу ударило сухое тепло с густым травяным запахом, от которого сразу закружилась голова. За ним ввалился бодигард — сам отобрал троих, не доверяя такое дело, как личная охрана, никому. Тут любая ошибка может обойтись дорого — как минимум четверть высокопоставленных жертв пала не от кинжала убийц, а от стали своих собственных телохранителей.
— Помоги разоблачиться, — коротко приказал холопу, сбросив шапку и плащ, и усевшись на широкую лавку. Мальчишка тут же принялся снимать с него облачение, и первым делом сапоги, воглые, напитавшие воду, сдавившие икры и ступни. Затем последовал кафтан, и поддетый под него «броник» — сам расстегнул «липучки», скинув кевларовый «жилет» на лавку. Штаны и кальсоны тоже намокли — нет ничего хуже, чем под дождь переходить на коне речку, особенно когда копытное создание заваливается на бок, а ты не успеваешь высунуть сапог из стремени.
Хорошо, что не утонул, вытащили — а то был бы номер! И в тот момент, когда Иван Московский рати собирает!
Саблю, засапожник, стилет и бронежилет забрал бодигард, коротко поклонившись, и выйдя. Чехол с АПБ остался на лавке — с ним Василий Алексеевич никогда не расставался, оружие всегда должно быть под рукою. И это в дополнение к охраннику, что занял позицию перед банным окошком — и хоть двор набит стражей, но береженого бог бережет, и так уже пытались раз прирезать, а потом арбалетный болт о «броник» звякнул. Парнишка забрав одежду, вышел, а Василий Алексеевич пригорюнился.
— Да уж, ЖМЖ мне больше не светит — старая посадница мне девок ядреных всегда подсылала попарить, и в ложницу, «постель погреть», а молодая боярыня свои планы на мою тушку имеет. Ревнует, не иначе, и это хреново. Две недели без женской ласки, на банное «бордельеро» понадеялся, а тут такой облом. Придется потерпеть, на стороне блудить — тут теперь не дадут девок. Али самому холопку для постельных утех завести? Чтоб под рукой была, а то грех бабу той самой рукой заменять…
Василий Алексеевич хихикнул — мысль показалась ему интересной. Так вернее будет, ничего не подцепишь из «хворостей», но скучно потом станет, тут любовь нужна, чтоб самого тянуло.
— Да, ревнует, разжег все же «костерок», она уже пламенем пышет. Да, теперь точно женюсь — брак по расчету всегда долгий, если расчет правильный. И блудить тайно придется, а то и вообще постится — тут до венца не принято «задаток» давать. Хороша боярыня — влюбилась, не иначе, аж дрожит. И ладно — расчет оно конечно правильно, но когда к нему бабья любовь прилагается, то вообще хорошо.
Полковник ухмыльнулся, за долгую службу насквозь пропитался цинизмом. Отпил пенистого пива из кувшина, закусил кусочком ганзейской селедки с кольцом лука. Столик был накрыт как всегда — пивко холодное с ледника, и к нему закусочки разнообразные. Широкая лавка застелена, везде рушники, только девок нет. И что скверно — никогда их и не будет — на него теперь не только «глаз положили», и политические расчеты сделали.
— Ладно, ты этого сам хотел, — буркнул Василий Алексеевич, и, поднявшись, открыл дверь в парную. И чуть присел, юркнув вовнутрь, затворив за собой и, пригибаясь, добрался до полки. Казалось, что от жара воздух звенит — бывает такое, если печь сложена с дымоходом и долго топится. Шикарная парилка, от липы густой дух идет, целебный — благодать!
— Экстрима сегодня не будет, раздражающего эротического фактора нет, потому расслабимся.
На высокую полку лезть не стал, устроился на нижней, широкой. Лег на горячие выскобленные доски животом, распластался как препарированная лягушка. И выкинув из головы мысли, представил себя губкой и стал впитывать тепло в продрогшее на «мокрени» тело, и незаметно задремал…
— Пришла тебя сама попарить, девок подменять теперь буду!
От скрипа двери прикорнувший полковник вскинулся, но голос Ксении пригвоздил его к горячей полке. Боярыня стояла перед ним с распущенными волосами, сквозь ткань рубашки виднелись «альвеолы» сосков на небольшой упругой груди двумя холмиками. И фигурка стройная, «модельная», хотя о таком слове тут и не слышали. Красивая, что тут скажешь — смотреть приятно, да и на