— Прости, я невольно причинил тебе неприятность. Смит говорил мне об этом без всяких оговорок, поэтому я тебе откровенно все повторил.
— Только у сладострастного кретина могли возникнуть в голове такие гадкие ассоциации.
— Что это за Палладинская ложа?
— Храм, посвященный культу дьявола. Там собираются его поклонники. Мисс Дэзи там, вероятно, состоит жрицей.
— Она — «жрица совершенного треугольника», как мне сказал мистер Смит.
— Если не больше! Может быть, она даже «Агнец», — шепнул Джо, беспокойно рассматривая толпу, выходившую вместе с ними со станции.
— Где же находится эта ложа?
— Говорят, где-то в окрестностям Лондона, в какой-то старой церкви.
— Ведь я там был! — воскликнул Зенон, вспомнив фантастическую сцену в подземелье.
— Ты был там? И все видел? — спрашивал Джо, глубоко потрясенный, отводя его в сторону, к какой-то витрине и впиваясь в него взглядом.
— Да, но знаешь ли… уже ничего не помню… мне что-то показалось, а теперь… право, ничего не помню.
— Вспомни! Подземелье церкви, старые гробы, ночь, какой-то торжественный обряд, Бафомет, Дэзи… — подсказывал Джо, настаивая.
— Нет, к сожалению, не могу… Что-то сверкнуло в мозгу и исчезло, как камень в океане, пропало бесследно… Подожди… подземелье?.. Сейчас… нет, нет, мне вспомнился подвал Клуба эксцентриков! Вздор какой-то, мимолетный кошмар! О чем это мы говорили?
— О Палладинской ложе, о Бафомете и Дэзи.
— Другими словами, ни о чем! — заметил Зенон с иронией и поехал в Гайд-парк, где, по обыкновению, терпеливо выслушивал жалобы больного, играл с Вандей, которая безумно любила его, и затем, как всегда, отправлялся с Адой на прогулку, показывал ей достопримечательности города и окрестностей. Словно заключив между собой негласное соглашение никогда не касаться прошлого, они оба свято соблюдали это условие. Ада ни одним словом не выдавала того, что происходило в ее сердце, какие бури сотрясали ее, какое порой овладевало ею отчаяние, а он даже не догадывался об этом, всегда видя ее веселое лицо, встречая ее дружеский взгляд. Но она старалась покорить его всей силой своего терпения, сознательно стремясь к этому, и Зенон сам не заметил, как сильно уже подчинился ей. Она опутала его узами верной и заботливой дружбы, словно горячим объятием любящих рук, и он даже не пытался освободиться. Но он не любил ее, он лишь восторгался ею как прекрасной поэмой жизни, как великим произведением искусства, которое он мог созерцать в радостной тишине и которое давало его душе эмоциональный заряд. Он стал ей поверять свои мечты и литературные замыслы. Многие часы они проводили в музеях, увлекались разговорами на художественные темы. Он посвящал ее в планы своих будущих работ, заметив, что, рассказывая ей о своих замыслах, он сам видел их лучше и конкретнее, а ее умные, тактичные замечания так восполняли его идеи, что даже еще не оформившиеся туманные сюжеты приобретали законченность и реальное воплощение.
Кроме того, Ада понемногу внушала ему мысль о возвращении на родину. Она действовала так незаметно и в то же время так настойчиво, что он уже сам начинал желать этого. Они даже составили план издания его произведений по-польски в ее переводе. Ада была неутомима в этой тихой борьбе с ним за него же и все сильнее верила в победу. Однако ее сильно обеспокоило известие, что визит во дворец Бертелет уже назначен.
— Мне очень интересно познакомиться с этой семьей, — холодно сказала она.
— А Бэти заинтересовалась тобой. Спрашивала меня, красива ли ты.
Чудные глаза Ады остановились на нем беспокойно и взволнованно.
— Я сказал только правду.
— Зачем мне красота! — шепнула она, отворачивая побледневшее лицо и полные скорби глаза.
Он не заметил этого, как и многого не замечал в том состоянии притупления всех чувств, в каком он находился с некоторого времени.
— Я уверен, что ты полюбишь Бэти, — произнес он спустя мгновение.
— Очень бы этого хотела!
Он даже не обратил внимания на ее холодный, равнодушный тон.
— Но ты должна мне искренне сказать, какое она произведет на тебя впечатление.
Ада обещала и сразу же перевела разговор на другую тему. Этим вопрос был исчерпан, и уже ни в этот день, ни в следующие они больше не касались его, всецело занятые проектом большой мистерии о Христе, которую Зенон намеревался писать. Он так был поглощен этой идеей, что не замечал ничего вокруг.
— Знаешь, я чувствую себя как бы беременным, — сказал он однажды, здороваясь с Адой. — Образы, которые я ношу в себе, просятся на свет Божий. Ты не можешь себе представить, как иногда мне бывает страшно в этой толпе. Сегодня утром меня осаждали мои крестьяне, хотят идти на Рим!
Ада, понимавшая, о чем он говорит, спросила с любопытством:
— И ты их пустишь?
— Должен! Пусть идут разрушать нашу подлую жизнь. Он поведет их покорять мир, укреплять свое небесное царство. Окончательный бой произойдет в Риме в замке Ангела, — они будут там осаждать всех королей и власти+елей земли. Ужасная борьба за господство над миром и жизнью, борьба за будущее!
— И победят? Должны ведь победить! — шептала Ада, как бы прося его об этом.
— Увы, должен победить грубый жизненный инстинкт! Мне ужасно жаль Христа и моих крестьян, но для них уже нет места на свете — они должны погибнуть!
Он говорил с такой глубокой грустью, что ее глаза наполнились горячими слезами.
— И уже ничто не может спасти их, они погибнут, потому что в мире есть место только для торговли и фабрик. Идеал современного человека — наслаждаться! Больше он ничего не требует. Поэтому Христос должен проиграть последний бой. От Него все отрекутся, предадут Его наиболее верные. Я даже уверен, что Его опять распнут на всех перекрестках и во всех сердцах, а имя Его предадут позору и надругательствам. Люди хотят только размножаться, жрать и околевать, а Христос мешает им окончательно погрязнуть в скотстве, указывает какие-то иные цели, мешает наслаждаться, блуждает среди них как упрек их подлой совести. Поэтому — долой его! Долой все вопросы, которые выводят из равновесия! Я не христианин, но я люблю этот чудный образ Назареянина, люблю Его, как крик печальной души, прорывающийся во все времена и среди всех народов. Бедный мечтатель, святое видение всех сердец, томящихся по бессмертию! Истинно сказал он ученикам своим: «Царство мое не от мира сего». Правда, не было ни одного мгновения, в которое бы Он царил на земле. Исповедовали его уста и церкви, но сердца человеческие отрекались от Него постоянно. Его славили в храмах, а Он уже лежал мертвый, убитый предательством и отречением. Он в этом не виноват, это другие, жадные до власти, запятнали Его мечты и сон о человеческом счастье превратили в холодную, рационалистическую государственную систему. В их руках мистический цветок мечты превратился в скипетр, которым они загнали человеческое стадо в подземелья, откуда уже нет выхода. Они опутали людей страхом и захватили власть над ними путем насилия. Христианство восторжествовало, но Христа в нем никогда не было, никогда!
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});