– К черту устав, – проворчал Скарлетт, – мой штаб будет одет по форме.
Эллиоту пришлось возвращаться в палатку, чтобы сменить головной убор. Тут обнаружилось, что ремешок от шлема держится слишком свободно. Эллиот стал пришивать новую пуговицу, когда его срочно вызвал Скарлетт. Тогда, отказавшись от мысли приладить ремешок, Эллиот просто положил внутрь шлема носовой платок, чтобы голове было немного мягче. Как выяснилось впоследствии, это спасло ему жизнь.
Наконец лошади были выровнены, и генерал Скарлетт приказал трубачу играть сигнал к наступлению.
Как только прозвучал сигнал, Скарлетт поскакал вперед. Шотландская кавалерия, которой приходилось прокладывать дорогу через палаточный городок легкой бригады, сразу же отстала. Эллиот попытался обратить на это внимание генерала, но тот проигнорировал предупреждение. Он скомандовал через плечо «За мной!» и, обнажив саблю, продолжал быстро скакать вперед. Русские, не двигаясь с места, словно завороженные смотрели на двух всадников. На пути Скарлетта и Эллиота стоял одинокий русский кавалерист. Генерал проскакал мимо, будто не замечая его. Эллиот, пролетая мимо кавалериста, откинулся назад, доставая саблю. Наконец краснолицый генерал и бледный лейтенант затерялись в серой массе русских.
Шотландцы атаковали с низким рыком, драгуны с громкими криками. Вскоре наблюдатели с соседних холмов увидели, как два полка буквально утонули в сером море русской кавалерии.
Ряды противников настолько скучились, что никто не смог бы продемонстрировать свое искусство фехтования. Кавалеристы махали оружием, как топорами. Это вполне устраивало Скарлетта, который не мог похвастать мастерством владения саблей. Его шлем был помят, а сам генерал пять раз ранен. Тем не менее, он продолжал размахивать саблей; его лошадь, как и лошади других кавалеристов, низко пригнула голову, пытаясь уклониться от свистящих взмахов острых клинков. Эллиоту повезло меньше. Многие хотели помериться силами с всадником в таком заметном головном уборе. Лошадь, резко рванувшись вперед, спасла его от нападения сзади, но лейтенант успел получить четырнадцать сабельных ударов, прежде чем потерял сознание и откинулся в седле. Однако шлем с шелковым платком внутри сохранил ему жизнь, не позволив противнику нанести лейтенанту ни одного ранения в голову.
Бой вокруг продолжался. Кавалеристы с криками и стонами поднимали сабли, которые отскакивали от тяжелых шинелей русских, сделанных будто из каучука. Правда, у некоторых были острые клинки Уилкинсона, которые в руках умелого солдата не только пробивали шинель, но и были способны разрубить пополам вражеский череп [18] .
– Как ты умудрился получить такой удар? – спросил как-то сержант одного из своих подчиненных, у которого на голове красовалась глубокая рана.
– Я успел нанести этому проклятому дурню пять уколов в корпус, а он совсем не защищался, а потом ударил меня сверху по голове, – неохотно ответил солдат.
Русские сквозь сжатые зубы издавали какие-то жужжащие звуки. Наблюдателям сверху казалось, что они слышат непрекращающийся шум морского прибоя. Они видели в оптику, как британцы прокладывают себе путь через русский строй, затем поворачиваются и прорубают дорогу обратно. Прошло не более пяти минут с момента начала боя, когда ряды русских дрогнули. К массе атакующих англичан присоединились другие эскадроны тяжелой бригады. Затем в ряды русских врубились несколько подразделений легкой бригады. Эти конники смогли втихомолку покинуть свои полки и вступить в бой подобно тому, как случайно оказавшийся рядом мальчишка присоединяется к драке подушками. Теперь бой походил на сражение двух мясников, размахивающих топорами.
Вскоре русских удалось заметно потеснить, затем их ряды расстроились, и, наконец, они стали отступать. Спустя восемь минут после того, как Скарлетт приказал подать сигнал к наступлению, русские галопом отходили по Воронцовской дороге в сторону Верхнего прохода. При виде отступающего неприятеля зрители на холмах стали бросать в воздух шапки и криками приветствовать победителей. Солдаты, чье решительное наступление и беззаветная отвага обеспечили эту победу, наблюдали за тем, как их враги скрываются за вершинами холмов. Их натруженные руки бессильно свешивались вдоль тела, мундиры были в крови, по щекам текли слезы.
После того как убитых и раненых отнесли в палатки, адъютант Раглана привез послание командующего генералу Скарлетту. Оно было коротким: «Хорошая работа, Скарлетт». Генерал быстро отвернулся, пытаясь скрыть свои чувства, и аккуратно положил лист бумаги в карман.
Кардиган был менее вежлив, чем Раглан.
– Чертовы Тяжелые, – заявил он, – сегодня они сыграли с нами злую шутку.
Конечно, он мог бы нанести удар русским во фланг, воспользовавшись тем, что с фронта их теснили эскадроны тяжелой бригады. Он мог бы преследовать отступавшего противника, чего уже не смогла сделать потерявшая строй тяжелая бригада. Но в течение всего короткого боя и теперь, когда противник отступал, легкая бригада неподвижно просидела на холмах, всего в 500 ярдах от места события.
Один французский майор простодушно решил, что солдат Кардигана удерживало нечто вроде правил бокса. Сами же британские офицеры были полны негодования. Один из них, молодой капитан, вследствие смерти старших офицеров исполнявший обязанности командира 17-го уланского полка, подошел к Кардигану и спросил:
– Милорд, вы не собираетесь атаковать отступающую конницу противника?
– Нет. У нас приказ оставаться здесь.
– Но, милорд, наш долг – развить достигнутый успех.
– Нет. Мы должны оставаться здесь.
– В таком случае прошу разрешить мне преследовать их силами 17-го полка. Посмотрите, сэр, они отступают в полном беспорядке.
– Нет и еще раз нет, – резко бросил Кардиган, и его слова слышали многие из стоявших рядом офицеров.
Кардиган был как никогда зол за то, что легкую бригаду оставили позади. В этом он, конечно, обвинил генерала Лекэна, чьи приказы якобы не позволили ему идти вперед. Лекэн же впоследствии заявлял, что ясно дал понять Кардигану, что легкая бригада может и должна наступать. Если же кто и виноват в том, что бригада осталась на месте, так это не он, а сам Раглан. «По приказу Раглана они оставались на месте, – написал он позже. – Теперь они были вне моего подчинения, и я ничего не мог поделать».
Сам Раглан был встревожен тем, что кавалерия невольно вступила в бой. Он понимал, что должен был развить успех тяжелой бригады, но у него в распоряжении было очень мало войск. Герцог Кембриджский все еще не подошел. Джордж Кэткарт уже успел подойти, но выполнял приказ «немедленно наступать и вновь занять редуты» с явной неохотой и медлительностью. Его дивизия прошла место кавалерийского боя, заняла два ближайших редута, оказавшихся пустыми, и внезапно остановилась. Раглан наблюдал, как передовые полки развернулись на равнине и затем вперед медленно выдвинулись несколько подразделений стрелков. Кэткарт приказал артиллерии открыть огонь по редутам, которые заняла русская пехота. Но до них было слишком далеко. Как сердито отметил один из артиллерийских офицеров, Кэткарт, как и многие другие генералы, был свято уверен в том, что «артиллерия хороша на любой дистанции». Было видно, что на таком расстоянии от огня 9-фунтовых пушек было не много толку. Но никому не пришло в голову выдвинуть пушки под прикрытием пехоты поближе к противнику.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});