Не пугайте меня. Я теперь как ребенок, меня можно до смерти испугать одною вот такою улыбкой. Слушайте, я вас никому не покажу, никому: так надо. Он есть, но никто не видал его, он скрывается. А знаете, что можно даже и показать, из ста тысяч одному например. И пойдет по всей земле: ""видели, видели"". И Ивана Филипповича бога-саваофа видели, как он в колеснице на небо вознесся пред людьми, ""собственными"" глазами видели. А вы не Иван Филиппович; вы красавец, гордый как бог, ничего для себя не ищущий, с ореолом жертвы, ""скрывающийся"". Главное, легенду! Вы их победите, взглянете и победите. Новую правду несет и ""скрывается"". А тут мы два-три соломоновских приговора пустим. Кучки-то, пятерки-то - газет не надо! Если из десяти тысяч одну только просьбу удовлетворить, то все пойдут с просьбами. В каждой волости каждый мужик будет знать, что есть, дескать, где-то такое дупло, куда просьбы опускать указано. И застонет стоном земля: ""новый правый закон идет"", и взволнуется море, и рухнет балаган, и тогда подумаем, как бы поставить строение каменное. В первый раз! Строить мы будем, мы, одни мы - Неистовство! - проговорил Ставрогин. - Почему, почему вы не хотите? Боитесь? Ведь я потому и схватился за вас, что вы ничего не боитесь. Неразумно, что ли? Да ведь я пока еще Колумб без Америки; разве Колумб без Америки разумен? Ставрогин молчал. Меж тем пришли к самому дому и остановились у подъезда. - Слушайте, - наклонился к его уху Верховенский: - я вам без денег; я кончу завтра с Марьей Тимофеевной... без денег, и завтра же приведу к вам Лизу. Хотите Лизу, завтра же? ""Что он вправду помешался?"" улыбнулся Ставрогин. Двери крыльца отворились. - Ставрогин, наша Америка? - схватил в последний раз его за руку Верховенский. - Зачем? - серьезно и строго проговорил Николай Всеволодович. - Охоты нет, так я и знал! - вскричал тот в порыве неистовой злобы. - Врете вы, дрянной, блудливый, изломанный барченок, не верю, аппетит у вас волчий... Поймите же, что ваш счет теперь слишком велик, и не могу же я от вас отказаться! Нет на земле иного как вы! Я вас с заграницы выдумал; выдумал на вас же глядя. Если бы не глядел я на вас из угла, не пришло бы мне ничего в голову!.. Ставрогин не отвечая пошел вверх по лестнице. - Ставрогин! - крикнул ему вслед Верховенский, - даю вам день... ну два... ну три; больше трех не могу, а там - ваш ответ!",Фёдор Достоевский - Бесы (1872),http://www.world-art.ru/lyric/lyric.php?id=18487&public_page=73,2023-11-12 08:20:26 -0500
Одиссея доктора Гарина. Александр Генис – о новом романе Сорокина,"Описывая зверства, Сорокин прибегает к знакомой по прежним книгам – в первую очередь это ""Сердца четырех"" – манере. Если Тарантино гасит жестокость смехом, то Сорокин – деловитым стилем производственного романа. Превращение человека в “мясо” (критически важное для автора слово) описывается как нейтральный технический процесс. Сцены дикого даже по сорокинским меркам насилия служат пропуском в постапокалиптический мир, где все решающее уже произошло. И атомная война (“ядерка”), и распад страны, и захват ее Китаем, который на просторах бывшей Сибири торжественно отмечает свой новый национальный праздник – “День возвращения северных территорий”. Характерно, что в “Наследии” еще решительнее, чем в “Докторе Гарине”, действие сдвинуто на Восток так далеко, что даже не упоминается Европа, которая, скажем, в “Теллурии” интересовала автора не меньше, чем Азия. Ее передел ведет к тому, что на сцену выходит могучий Китай, который опирается на свой КГБ и традицию Конфуция. То, что называлось Россией, распалось в набор аббревиатур, в которых не без труда узнаются новые республики: Уральская, Алтайская, Байкальская и пр. Реликты общей народной культуры представлены у Сорокина блатной феней, обильным матом, похабными частушками и “мельхиоровым подстаканником с советской космической символикой”. Обломки Левиафана-России живут по Гоббсу: все всем враги. Чем дальше мы погружаемся в роман, тем яснее становится главное свойство созданного Сорокиным мира-инвалида. Распавшиеся социальные связи, нарушенные границы, изуверская мораль, взорванные будни. Искалеченный край населяют столь же безобразные существа, мало напоминающие своих предков. “Сейчас много разных людей”, – говорится в романе. И все они по нему бродят – большие, маленькие, шерстяные, обыкновенные, знатные, уроды. В книге просто тесно от монстров. Они толпятся на страницах, как жильцы коммунальной квартиры сорокинского дома Ашеров. Язык тоже попал под ядерный взрыв и выбрался из воронки полоумным и полупонятным Чтобы окунуть нас с головой в пучину, Сорокин заставляет к ней прислушаться. Как всегда у него, язык оказывается симптомом, персонажем и резонером. Он проговаривается о масштабах катастрофы, разрушившей “дом бытия” (Хайдеггер). В романе все говорят на наречиях мутантов. Как будто язык тоже попал под ядерный взрыв и выбрался из воронки полоумным и полупонятным. Например таким: “Бого уверо. Мамо веро. Науч”. Или еще хуже: “Ужасно, ноупле, ужасно… хрипонь моргараш, хрипонь домбораш”. И даже тогда, когда мы вроде бы узнаем русский, он оборачивается дурацким раешником, перемешанным с псевдонародными поговорками авторского изготовления. В романе “Наследие” мы не сразу узнаем доктора Гарина в безногом нищем с травмированной головой и речью. Ковыляя на протезах, он сопровождает книгу на всех ее крутых поворотах. Только таким и может быть положительный герой у Сорокина. Он, как Платон Каратаев, мало на что способен, кроме мелких добрых дел – накормить сироту, перевязать раненого, подбодрить упавшего, напомнить о Боге, наконец. Прошедший все круги сорокинского ада Гарин, с трудом догадываемся мы, привел в новую книгу зачатых в двух прежних частях трилогии детей. Это – полуодичавшие Оле и Але, никогда и не бывшие цивилизованными черныши-альбиносы с непроизносимыми подлинными именами. Спасенные для будущих дел, они – надежда расы кентавров, которые, возможно, заменят окончательно погубивших себя людей. Зерно утопии Сорокин сажает на последних страницах в нетронутую нашей историей целину: “Вокруг расстилалась великолепная равнина – поля паханые и непаханые, ровные луга раскинулись до самого горизонта”. Здесь автор воздвиг гигантский памятник своему герою. “Десятиметровый человек в докторском халате”, готовый “разжать свои волевые губы, чтобы сообщить раскинувшемуся вокруг миру что-то очень важное, но пока не хочет этого делать”.",Одиссея доктора Гарина. Александр Генис – о новом романе Сорокина,https://www.svoboda.org/a/odisseya-doktora-garina-aleksandr-genis-o-novom-romane-sorokina/32676316.html,2023-11-12 09:25:56 -0500
Пинг-понг с Александром Невским. Как историк Путин отменяет целые