Быстро пошёл по нему, как только позволяли деревья и густой кустарник.
Здесь было безлюдно, тихо. Пахло сыростью и грибами. Правее, в зарослях, мирно бормотал небольшой ручеёк. Даже не верилось, что наверху, в нескольких десятках шагов, тысячи воинов по обе стороны оврага копают шанцы, устанавливают пушки — готовятся к битве.
Сумерки густели, и вскоре наступила ночь.
Он не мог сбиться с дороги, знал — овраг выведет его в расположение войск союзников. Шёл долго, на ощупь, натыкаясь на деревья и падая.
Около полуночи его остановил окрик немецкого часового:
— Вер ист да?[80]
— Не стреляй, я свой! — ответил Арсен на ломаном немецком языке.
Он вылез из чащи и оказался на поляне, где горел костёр, вокруг которого спали солдаты.
Часовой провёл его к офицеру. Тот, узнав, что перед ним сам Кульчицкий, о котором в союзных войсках уже ходили легенды, спросил:
— Чем могу служить?
— Мне нужно видеть главнокомандующего, — потребовал Арсен. Офицер растерялся.
— О! Майн готт, это невозможно. Ночь!
— Как же быть? Утром будет поздно… — Арсен сокрушенно покачал головой. То, что он задумал, нужно было начинать сейчас, немедленно.
Офицер молчал. Красноватые отсветы огня выхватывали из тьмы его худощавое, с белесыми бровями лицо и грустные глаза.
— Может, отвести тебя к нашему оберсту?[81] — сказал он в раздумье.
Арсен пожал плечами.
— С ним я буду говорить так же, как и с тобой. Ты по-нашему — ни гугу, я по-вашему — с пятое на десятое. Вот если бы мне к полякам! Или к казакам…
— К казакам? Так они же здесь — рядом. Соседи.
— Неужели? — Арсен не мог скрыть радости. — Веди меня к ним скорее!
Казаки только что прибыли и расположились во второй линии, в резерве. В их лагере, как и повсюду, горели костры. Кашевары варили кулеш и кашу. Никто ещё не спал. Одни копали волчьи ямы, другие обтёсывали колья для них, некоторые кормили коней.
У Арсена радостно забилось сердце — свои! Он отпустил офицера-немца и направился к костру, над которым висел на треноге чёрный казан. У котла, с огромным половником в руках, суетился маленький казачок-кашевар.
— Готов уже, знаешь-понимаешь! — прищёлкнул он языком, отведав горячее кушанье. — Кулеш вышел на славу! Даже Зинка дома, в печи, не сварит такого!
Арсен усмехнулся — да это ж Иваник! И, схватив кашевара в охапку, поднял над землёй, закружил вокруг костра.
— Иваник! Вот не ожидал встретить тебя аж под самой Веной! Здорово, брат!
Иваник задрыгал ногами.
— Арсен! Да неужто это ты, знаешь-понимаешь? — И закричал во всю мочь: — Братцы, сюда! Арсен Звенигора объявился! Батько Семён! Роман!
На его крик отовсюду торопились казаки. Первым прибежал Роман — обнял побратима, прижал к груди.
Подошёл Семён Палий.
— Батько! — бросился к нему Арсен. — Как хорошо, что ты здесь!
— Я тоже рад видеть тебя в добром здравии! Да ещё в янычарской шкуре! Значит, у тебя что-то на уме?!
— А как же! Есть тут совсем рядом глубокий овраг. Я только что добрался по нему из лагеря Кара-Мустафы. Вот если бы взять нам тысячи две хлопцев да прокрасться в тыл к басурманам — был бы знатный переполох!
Палий не сводил пристального взгляда с молодого друга.
— Ты уверен, что это удастся?
— Конечно, можем и головы сложить… Но если повезет, то будем на коне!
— Гм, заманчиво… Нужно только поставить в известность главнокомандующего. К счастью, его посланец здесь. Пошли к нему. — И Палий, хитро прищурившись, направился к своей палатке.
Арсен и Роман шагали за ним.
Возле палатки на разостланном плаще кто-то крепко спал, раскинув руки. Мощный храп, разносившийся чуть ли не на всю поляну, свидетельствовал о беззаботном сне человека.
— Пан, вставай! — громко произнёс Палий. — Так и царство небесное проспишь!
Но тот и ухом не повёл.
Тогда Палий толкнул королевского посланца носком сапога под бок.
Посланец что-то пробурчал, отмахнулся рукой, как от надоедливой мухи, повернулся на бок и опять захрапел.
Арсену показалось знакомым это бормотанье, но не успел он смекнуть, что к чему, как Палий, рассердившись, бесцеремонно затормошил спящего и наградил его солидным тумаком.
Храп сразу прекратился. Человек зашевелил усами.
— Какая там холера толкается? Иль захотелось пану разумнику отведать моих кулаков?
Арсен хлопнул себя руками по бёдрам: ведь это же Спыхальский! И как это он не узнал друга?
— Будет тебе, пан Мартын! Вставай!
Спыхальский подскочил, как ужаленный.
— Арсен? Холера ясная! Чего сразу не разбудил? Мне, дружище, как раз приснилось, что мы с тобой…
— Постой, постой, пан Мартын, — остановил его Палий. — Потом сны расскажешь. А сейчас — поезжай к королю!
— С чего бы это?
Палий объяснил.
— Ни за что! — неожиданно заявил Спыхальский. — Мне да не пойти с вами? Такому не бывать! И не проси, батько. Не поеду. Посылай кого хочешь другого… К королю каждому дорогу покажут.
Палий подумал, добродушно сказал:
— Черт с тобой! Оставайся. Пошлю кого-нибудь из казаков… — И обратился к сотникам: — Хлопцы! Поднимайте людей! Половина останется здесь, а остальных я беру с собой. Да поживее, время не ждёт! Поедим кулеша — и айда!
— Батько Семён, возьми и моих донцов, — попросил Роман Воинов. — Опасаются хлопцы, что, приехав от самого Дона на Дунай, в настоящем деле не побывают…
Палий посмотрел на Арсена. Тот утвердительно кивнул головой.
— А с конями по оврагу они проберутся? Нам не помешал бы летучий конный отряд.
— Думаю, проберутся.
— Тогда готовь своих донцов! — коротко приказал полковник Роману.
Через час две тысячи пеших казаков и отряд с лошадьми в поводу спустились в овраг и двинулись вслед за Арсеном Звенигорой.
Шли осторожно друг за другом, растянувшись на полверсты. Сначала ночная тьма, а потом утренний туман и непроглядные заросли леса надёжно скрывали их от постороннего глаза. После восхода солнца ударили пушки, затрещала ружейная стрельба, воздух наполнился рёвом тысяч людских голосов, лязгом оружия и топотом конских копыт — и казаки пошли смелее. Если бы кто и услыхал их теперь, то не придал бы этому значения, поскольку вокруг все ревело, грохотало, земля сотрясалась от взрывов бомб.
Наконец Палий приказал остановиться, а сам с Арсеном пошёл на разведку.
На опушке леса влезли на высокий дуб с сухой вершиной и, примостившись так, чтобы видно было во все стороны, начали наблюдать за полем боя. Оба понимали, что сил с ними немного и вводить их в дело можно не раньше того, как битва достигнет наивысшего напряжения, когда один внезапный удар может стать решающим.