Читать интересную книгу Капкан супружеской свободы - Олег Рой

Слабые возгласы протеста, позвучавшие было из уст «старой гвардии», затихли среди шепота новеньких и вполголоса даваемых друг другу пояснений.

«Мне не хватает Ванечки Зотова, — внезапно подумал Алексей, зорко и внимательно глядя на актеров вокруг. — Не хватает его голоса в этом хоре. Он, может быть, нашел бы слова, которые остановили бы меня…»

Но не было рядом Ивана Зотова, и не было прежнего молчаливого, но верного помощника и соратника рядом с усталым, постаревшим режиссером, и лучшая его актриса смотрела на Соколовского своими бездонно-синими, мрачными от невысказанных мыслей глазами — смотрела так, что от ее взгляда хотелось загородиться рукой и трижды сплюнуть через левое плечо.

— Ладно, тогда отдыхай, — вздохнул и заторопился Демичев, мгновенно надевая на себя маску озабоченного нехваткой времени профессионала. Он даже позволил себя бросить взгляд на часы и преувеличенно строго обернулся к актерам: — По местам! Нужно еще раз прогнать финальную сцену. Итак, я говорил вам, что…

Но Алексей не мог позволить ему вот так, легко и просто, перехватить инициативу в последнем эпизоде разыгрывавшегося спектакля, не желал оставлять за ним последнее слово. А потому голос Соколовского привычно перекрыл все шумы и голоса в зале, когда он прощально поднял руки над головой и крикнул:

— Я желаю вам успеха, ребята! Все сбудется, вот увидите! Вы еще вспомните предсказание Алексея Соколовского!..

Он уходил из зала так, как уходит обычно со сцены герой спектакля. Будто оставляя их ненадолго, перекинулся шуткой с Лариными, выслушал заумную сентенцию какого-то новичка из актерского цеха, приобнял маленькую инженю, работавшую у него со дня основания театра, и никак не отреагировал на слова, жалко брошенные ему в спину Володей Демичевым:

— Ты же знаешь, это твой театр, Соколовский. Ты можешь вернуться, когда захочешь. Мы все будем ждать тебя.

Но у этих слов не было будущего, и потому Алексей не хотел отвечать на них. А когда Демичев все же догнал его и остановил, положив руку ему на плечо, Соколовский пожалел человека, который оставался наедине с украденным театром и со своей собственной совестью:

— Да-да, я вернусь… если захочу. Ты сделал все, что мог, Володя. И, может быть, ты даже не так уж был и неправ в том, что сделал. Если театр оказался с тобой, значит, ты был нужен ему больше, чем я.

— Ты действительно так считаешь? — глупо спросил Демичев, отчего-то усиленно хлопая ресницами.

Слаб человек, подумал Алексей с невольной усмешкой. Мало ему совершенной подлости, хочется еще и индульгенцию получить… Ох, слаб!

— Да, я действительно так считаю, — ровно ответил Алексей и улыбнулся бывшему соратнику.

Он сел в машину и вдруг услышал дробный стук каблучков по каменным ступеням крыльца и возглас: «Подожди, Алеша!»

Она остановилась у машины, чуть запыхавшись от быстрого бега, разгоряченная, но невозможно свежая в послеполуденной августовской жаре. Запахи раскаленного московского асфальта, чужого пота и бензина словно обтекали ее легкую фигуру стороной, и Алексей лишь подивился ее способности сохранять щемяще юный, почти невинный вид в любых обстоятельствах. На лице у Лиды почему-то были огромные и дорогие, вероятно, темные очки, а накрашенные кармином губы резко выделялись на бледном лице ярким пятном.

— Ну как ты? — спросила она, и эти губы чуть искривились, придавая всему ее облику плачущий детский вид.

— Хорошо, — ответил он спокойно. И вдруг неожиданно для себя попросил: — Сними очки, пожалуйста.

Она, не удивившись, покорно освободилась от модных зеркально сверкающих стекол, и глаза ее поднялись ему навстречу, как когда-то, во времена их любви. Он ничего не хотел увидеть в них, да ничего и не увидел — просто поддался мгновенному импульсу, памяти сердца, еще сохранившей воспоминания о том, как он тонул в синем бездонном море этих глаз. Говорить, в общем-то, было не о чем, и, пока Алексей, недоумевая, зачем она остановила его, пытался подыскать наиболее уместные для прощания слова, она вдруг гневно закусила во рту дужку своих очков, и пластик хрустнул в ее крепких, белоснежных зубах.

— За что ты винишь меня? — горячо, с дрожью в голосе, заговорила Лида, глядя на опешившего Соколовского так, точно он был ее мужем, бросающим ее одну с ребенком в безвыходной ситуации. — Разве я была виновата в том, что случилось? Разве ты виноват? Неужели ты не понял, что все решалось не нами, что это судьба? Чего ты хотел от меня — лицемерных вздохов по поводу смерти женщины, которую я даже и не видела и которая была для меня всего лишь соперницей?

— Тебе не кажется, что все повторяется? По-моему, я уже слышал от тебя нечто подобное, — тихо отозвался. Алексей — А чего я хотел?… Человечности, Лида. Простой человечности. Но, ради бога, не будем сейчас об этом.

Он почувствовал, что очень устал, и душераздирающие крики нужны ему сейчас были меньше всего. Захлопнув дверцу «ауди», завел мотор, но так и не двинул машину с места, а словно ждал, пока Лида окончательно обидится и уйдет, — остатки галантности не позволяли ему бросить женщину на улице. Но Лида, похоже, не торопилась покончить с этой мелодраматической сценой. А может, это доставляло ей удовольствие?… На своем веку Алексей Соколовский повидал немало женщин, нуждающихся в крикливом выяснении отношений, как наркоман в очередной дозе наркотика. Лида же как-никак была актрисой, а значит, склонность к сценам у нее в крови. И если прежде Алексей не замечал за ней подобных привычек, то это вовсе не означало, что у нее их нет.

А она вдруг сказала игривым и легким тоном, будто никаких тяжких слов не было сказано между ними минуту назад:

— Угости меня кофе, Соколовский. Я хочу поговорить с тобой.

— Ты же не пьешь кофе, — ответил он, глядя мимо нее.

— Надо же, не забыл! Не забыл, не забыл! — Она обрадовалась — искренне или нет, он не знал, но в голосе ее зазвучали дразнящие серебряные колокольчики, и он вдруг снова вспомнил Венецию, сцену старинного театра и ее, царящую на этой сцене… Нуте-с, так чего же еще она от него хочет?

Алексей молча распахнул дверцу справа, и уже через пять минут они входили в тот самый крохотный ресторанчик, в котором он обедал сегодня, пытаясь набраться сил перед посещением родного театра и даже не предполагая, как много этих самых сил ему понадобится. Зал, совершенно безлюдный днем, теперь уже наполнился посетителями, и сизые клубы дыма мешались с ароматом коньяка и запахами свежего жаркого.

— Два кофе, пожалуйста, — сказал он официанту и наконец-то посмотрел на Лиду. Она выглядела совершенно безмятежной в светлом льняном костюме и теперь отчасти даже раздражала его своей свежестью.

— Дуо капучино… помнишь? — улыбнулась она чуть заискивающе, но сейчас это напоминание не задело в нем никакой чувствительной струны. Соколовский чуть нахмурился, закурил и выжидающе уставился в колдовские глаза, способные и в этот миг свести с ума кого угодно.

— Ты хотела поговорить со мной, — терпеливо подсказал он.

— Да. — Ее голос стал резче, она тоже вытащила сигарету, и из ее тона испарилась, исчезла всякая сентиментальность, а Алексей с невольным уважением подумал: «Вот теперь мы имеем дело с настоящей Лидой Плетневой…» — Да, я хотела поговорить с тобой, Соколовский. Тебе понравилось то, что ты сегодня увидел в нашем театре?

— А я почти ничего не увидел, — угрюмо сказал он.

— Не надо лукавить. Я ведь не Володя Демичев, меня тебе не провести. Хочешь знать, что я думаю об этой постановке? И обо всех прочих новых работах — тоже?

Официант принес кофе, и это избавило Алексея от необходимости отвечать на ее последний вопрос. Впрочем, Лида и не ждала ответа.

— А думаю я, дорогой мой Алеша, что все это — пшик. Дым, туман, морок. Обман зрения… Володя хорош был в тандеме с тобой, как исполнитель, как второй режиссер. Но самостоятельно он — ноль. И публика скоро разберется. А значит — что? Правильно, значит, театра Соколовского на Юго-Западе больше не будет. Не будет театра, ты понимаешь?

Она отхлебнула горячий кофе, поморщилась — «Какая все-таки гадость!» — и отодвинула чашку в сторону. Потом посмотрела на Соколовского чуть внимательней, чем прежде, и спросила:

— Что ж ты молчишь, Алеша?

— А что я должен отвечать? — Он пожал плечами и мысленно упрекнул себя за излишне театральный жест. Театральности во всей этой истории и без того было навалом. — Чего ты-то ждешь от меня?

— Тебе не жалко своего театра?

— Очень жалко. Мне давно уже было жаль его. Например, в больнице, когда я читал вашу пьеску и понимал, куда вы придете с такими спектаклями. И потом мне тоже было жалко мой театр, когда я говорил с Ванечкой Зотовым, сбежавшим в бармены и оставившим мне на прощание повествование о том, что у вас происходит. И еще тогда, когда читал все эти рецензии про вас… Мне было очень жаль театр. Но я сумел пережить это чувство, избыл его, понимаешь? И к тому же увиденное мною сегодня — это уже не мой театр.