Читать интересную книгу Зеро - Эрик Ластбадер

Майкл покачал головой.

— Это по-гавайски. Первоначальное слово имело значение «знахарь», «шаман». Тот, кто общается с древними духами и богами Гавайев.

— А теперь?

Элиан пожала плечами.

— Настали новые времена. Как и многие другие слова, это используют не по назначению. И так часто, что многие молодые гавайцы забыли его первоначальный смысл. Сегодня «кахуна» означает «большая шишка», влиятельный человек.

— Как босс вашего друга.

Элиан уловила в его голосе заинтересованность. Она смотрела на маячившие в тумане горы, на молнии над вершинами.

— Как зовут кахуна?

— Вам его имя ничего не скажет, — она махнула рукой. — Здесь поворот. Так, теперь прямо.

Они въехали в долину. Дорога вилась меж горных кряжей, покрытых густой растительностью.

— Тут направо, — сказала Элиан. Они подъехали к дому. Элиан вышла и повернулась к Майклу.

— Не хотите ли перекусить? Или, по крайней мере, выпить?

— Думаю, что нет. Опять эта улыбка.

— Но вы просто обязаны, — она протянула ему руку. — Вы спасли мне жизнь. Мне-то повезло, а вам может, и не очень.

— Почему это?

Она засмеялась.

— Потому что теперь вы обязаны оберегать меня до конца моих дней. — Интересно, хотела ли она, чтобы ее замечание прозвучало насмешливо? — В японском языке есть даже такое слово. Знаете? Гири?..

— Да, — сказал Майкл и взял ее за руку. Теперь он очень хотел войти в дом и побыть с ней еще. Потому что слово «гири» употребляется членами якудзы. А шеф якудзы здесь — толстяк Итимада, подумал он. И если эта женщина связана с якудзой через своего дружка, я смогу этим воспользоваться. Вот она, та самая стратегия. Тсуйо мог бы им гордиться.

— Оно означает «бремя, непосильное для человека».

— И да, и нет, — сказала Элиан, ведя его к дому. — Некоторые считают, что гири — это бремя, непосильное для одного человека.

* * *

Когда толстяк Итимада добрался до двери обшарпанного дома в Вайлуку, где обретались два его гавайца, кровь застыла у него в жилах. Он позвонил им из кабинета по своему личному телефону, а приехал сюда один. Никто из его клана не знал, что толстяк нанял этих гавайцев. И это обстоятельство, разумеется, было самым главным.

Его обволакивали звуки и запахи, доносившиеся из соседних домов. Итимада услышал ароматы тушеного пои. Вот заспорили двое ребят; голос Джека Лорда произнес с телеэкрана: «Бери их, Дано. Одного убей...» Хлопнула дверь, звуки оборвались.

Рука толстяка застыла в воздухе у самой дверной ручки. Он смотрел на грязные доски крыльца. На темное пятно, просочившееся из-под двери.

Пятно поблескивало, как свежий лак. Но толстяк знал, никакой это не лак. Он огляделся, нагнулся и дотронулся пальцем до пятна. Растер каплю между пальцами. Из темно-коричневой она сделалась темно-красной. Да толстяк и без того знал, что она покраснеет.

Он выпрямился, достал носовой платок и, обернув им ручку, дотронулся до нее. Никаких отпечатков. Дверь не была заперта.

Свободной рукой толстяк достал тупоносый револьвер, потом с силой толкнул дверь, — так, что она стукнулась о стену.

Он переступил порог и тихонько обошел весь дом. В одной из спален наткнулся на девиц. Не обратив на них внимания, он переступил через тела. Толстяк старался не оставлять отпечатков пальцев ни на вещах, ни на людях. Вернее, на том, что раньше было людьми. Увидев, как обезображены трупы, он подумал: этот человек — чудовище.

Толстяк покинул дом, твердо зная лишь, что оба гавайца мертвы и того, что они извлекли из камеры хранения в аэропорту, в доме не было.

Сидя в припаркованной рядом с домом машине, почти на том самом месте, где несколько часов назад сидел Удэ, толстяк обдумывал положение. Он ни на минуту не сомневался, что это дело рук Удэ. А значит, Удэ теперь завладел той вещью, которую Филипп Досс спрятал в аэропорту.

Независимо от того, что это было — документ Катей, синтом — или еще что-нибудь, — обстоятельства для толстяка складывались наихудшим образом. Теперь Удэ знал, что толстяк обманывал. Может, он еще не пронюхал, что именно замышлял Итимада, но толстяк хорошо знал Удэ и понимал: это его не спасет. Удэ говорил, что Масаси Таки велел ему действовать по собственному усмотрению, и толстяк вполне допускал, что так оно и есть.

Толстяк не сомневался: он сумеет выжить, только убив Удэ. Филипп Досс доверил толстяку важные сведения. Теперь толстяк понимал, что не должен был делиться ими ни с кем. Собственно, он и раньше это подозревал, но только сейчас осознал, какую страшную ошибку совершил. Ни в коем случае нельзя было посылать этих двух гавайцев за ключом и в аэропорт. Но присутствие Удэ настолько выбило его из колеи, что он запаниковал.

Итимада закрыл глаза. И снова увидел печальный итог кровавой резни, учиненной в неряшливом домишке на той стороне улицы. Как будто эти картины навек отпечатались на внутренней поверхности век. Толстяка начало мутить.

Он вспомнил годы работы на Ватаро Таки, вспомнил, как пошел к оябуну просить прощения. Ватаро Таки имел полное право потребовать, чтобы толстяк совершил сеппуку, но попросил всего лишь мизинец.

Ватаро Таки не был похож на оябунов других кланов, пекшихся лишь о приумножении богатств и о том, как бы им дочиста ограбить своих сограждан. Ватаро Таки думал о будущем Японии. И толстяк тоже был частицей этого будущего.

Теперь это будущее покоилось на глубине шести футов вместе с бренными остатками Ватаро Таки. Но наставник толстяка Итимады был все еще жив, пусть только в его памяти. Что сказал ему по телефону Филипп Досс в тот день, когда его убили? «Я знаю, кому и чему вы служите. Мы с вами оба любили Ватаро Таки, не так ли? Я знаю, вы сделаете то, что нужно».

Пришло время, подумал толстяк, отплатить Ватаро Таки за его доброту.

Теперь толстяку придется сводить на ней последствия своих ошибок. Наблюдатели в аэропорту уже сообщили ему, что Майкл Досс прибыл на Мауи. Толстяк понимал, что необходимо найти сына Филиппа Досса и передать ему все, что он знал о синтаи.

«Спроси моего сына, помнит ли он синтаи», — сказал Филипп Досс.

И тут толстяк Итимада вслух произнес: «Будда!» Потому что внезапно понял, каким образом Удэ ухитрился узнать о гавайцах. Удэ прослушивал телефонные разговоры толстяка. А значит, ему известно и о том, что Майкл уже на острове. А ему, толстяку, пришлось сказать двум гавайцам, что ключ оставлен на имя Майкла Досса. Стало быть, Удэ знает, кому предназначалось содержимое шкафчика.

Толстяк завел машину и тронулся с места. Теперь начнется гонка, подумал он. А финиш будет там, где Майкл Досс.

* * *

Шел дождь.

Ее лицо казалось размытой тенью на стене.

Майкл смотрел на Элиан.

— Я приехала сюда, — сказала она, — потому что устала от городов. Машины, квартиры, конторы. Все это выматывало меня.

Меньше всего Майклу хотелось увлечься этой женщиной. Ему приходилось постоянно напоминать себе, что находится здесь для того, чтобы установить, как она связана с гавайской якудзой. Если ее парень входил в клан толстяка Итимады, с его помощью можно было бы силой вломиться в жилище толстяка.

— Я все время болела, — говорила Элиан. — «У вас понижена сопротивляемость», — сказал мой врач. «Ваши надпочечники истощены», — сказал мой хиропрактик. Город губил меня.

— Какой город?

— Не имеет значения, — сказала она. — Все они одинаковы. Или, по крайней мере, одинаково пагубно действуют на людей.

Ему было легко скрывать свои мысли. Пока она показывала ему дом, он говорил все, что нужно в таких случаях. Здесь действительно было на что посмотреть, даже в дождь. Долина лежала меж двух потухших вулканов.

— А здесь я смогу обновиться. В обители богов, неподвластных времени.

Дождь, стекающий с изумрудно-сапфировых гор. Потрясающее зрелище. Да еще в долине между двумя гигантскими земными драконами, крест-накрест пересекающими, по китайскому поверью, всю эту землю. В таком обрамлении ее чрезмерный мистицизм передавался и Майклу.

— Вы чувствуете, Майкл? Вы чувствуете их силу? Энергию, исходящую от этих гор?

Странно, но он и впрямь чувствовал.

Дождь барабанил по стеклянной крыше в спальне Элиан. Стоя здесь, Майкл вспомнил свое ателье на авеню Элизе Реклю в ту ночь, когда Эа осталась у него. Он пытался отогнать эти воспоминания, но не мог.

— Вы так молчаливы, — она повернулась к нему. — Я слишком много говорю. — Элиан засмеялась. Ее смех звучал очень естественно.

— Нет, — сказал он. — Я с удовольствием слушаю. Трудно вести разговор, когда перед глазами эти горы.

— Да. Приехав сюда, я тоже это почувствовала. Они внушают благоговение, но не пугают.

Поначалу он не мог понять, почему Элиан напоминала ему об Эа. Он поймал себя на том, что не хочет покидать этот дом, жилище Элиан. Некоторые люди могут годами жить в доме, не оставив в нем ни малейших следов своего пребывания. Элиан, по ее словам, жила здесь меньше месяца, но дом уже стал ее домом. Ее присутствие ощущалось, будто аромат духов.