За пятилетие до казни Людовика XVI революционным французским народом Шиллер на весь мир заявил о несовместимости свободы и монархии, человека и престола.
Гибнут вблизи трона короля Филиппа оба молодых героя драмы. И все же, несмотря на трагический финал, «Дон Карлос» по оптимистической тональности близок оде «К радости». Вместе со своим любимым героем Позой, «гражданином грядущих поколений», Шиллер воодушевлен верой в человека-борца, в конечную победу прогресса над силами реакции, в счастливое будущее народов.
Нет, человек и выше и достойней,Чем думаете вы. Он разобьетОковы слишком длительного снаИ возвратит свое святое право… —
страстно уверяет Филиппа Поза.
Эту особую близость Шиллера передовым идеям эпохи подчеркивал через полстолетия после появления «Карлоса» другой великий поэт немецкого народа — Генрих Гейне.
«Дух времени со всей живостью захватил Фридриха Шиллера. Он боролся с ним, он был им побежден, он пошел за ним в бой, он нес его знамя, и знамя это было то самое, под которым с таким воодушевлением сражались и по ту сторону Рейна и за которое мы по-прежнему готовы проливать нашу лучшую кровь. Шиллер писал во имя великих идей революции, он разрушал бастилии мысли, он участвовал в сооружении храма свободы… Он начал с той ненависти к прошлому, которую мы видим в «Разбойниках», где он похож на маленького титана, который, убежав из школы и хлебнув водки, бьет стекла у Юпитера; он кончил той любовью к будущему, которая, подобно целому лесу цветов, распускается уже в «Дон Карлосе», и сам он — маркиз Поза, одновременно пророк и солдат, всегда готовый сразиться за то, что сам проповедует, и прячущий под испанским плащом самое прекрасное сердце, какое когда-либо любило и страдало в Германии».
Но в отличие от потомков современники Шиллера равнодушно отнеслись к «Карлосу». Скромный сценический успех этой драмы не шел ни в какое сравнение с восторгом, вызванным первыми опытами юного драматурга.
Следует ли винить в этом только зрителей?
Как и «Разбойники», «Антология», «Фиеско», «Коварство и любовь», как и все, что вышло и чему еще суждено вылиться из-под пера Шиллера, «Дон Карлос» — произведение писателя-свободолюбца. И все же при всем ее благородстве эта трагедия несет на себе печать перелома, происшедшего в образе мыслей и чувств поэта по сравнению с его бунтарским юношеским творчеством. В ней нет призыва к немедленной революционной ломке несправедливого социального строя. Осуществление идеала политической свободы отодвинуто в будущее.
Нет, для моих священных идеаловНаш век еще покуда не созрелЯ гражданин грядущих поколений. —
декларирует Поза.
Отодвинуто в будущее? Но когда же наступит оно? Как найти к нему путь?
В период создания «Дон Карлоса» Шиллер еще не может дать ответ на эти вопросы. Он ищет.
На целых десять лет уходит он от драматургии, от поэзии. Всматривается в исторический опыт прошлого — изучает историю. Занимается философией. Ищет…
Вся его дальнейшая жизнь, все его творчество — поиски…
ИСТОРИЯ — ВСЕМИРНЫЙ СУД
«Каждая заслуга — это путь к бессмертию, то есть к тому истинному бессмертию, где дело продолжает жить и устремляться вдаль, даже когда имя его зачинателя предалось забвению».
(Шиллер. «В чем состоит изучение мировой истории». Вступительная лекция)
Вечером 26 мая 1789 года в Иенском университете шумная студенческая ватага осаждала двери одной из аудиторий. Зала, вмещавшая около ста человек, была уже заполнена до отказа, а народ все прибывал. Теснились на площадке, на лестнице. Тем временем подходили все новые группы студентов, которым и на лестнице не было уже места.
Вдруг стало известно, что лекцию переносят в большую аудиторию — в другое здание. Все бросились наружу. Пестрая толпа наводнила Иоганнесштрассе, самую длинную улицу тогдашней Иены. Замелькали рваные широкополые шляпы и разноцветные байковые куртки вместе с кожаными брюками и длинными сапогами они составляли излюбленный наряд иенского студенчества, сохранившийся еще со средневековья. Все мчались что есть мочи, чтобы занять место в новой аудитории.
Взволновались даже видавшие виды местные жители, хорошо знакомые с необузданными нравами иенских «буршей», которые считали для себя программой действия удалую песню шиллеровоких разбойников:
Резать, грабить, куролеситьНам уж не учиться стать!Завтра могут нас повесить.Нынче будем пировать…
Почтенных иенских обывателей давно уже не удивляли ежедневные побоища «питомцев муз» на старой рыночной площади, грандиозные порции поглощаемого ими пива, варварский жаргон, — изъясняться на нем считалось среди студентов признаком хорошего тона, — их не смущали даже ночные выкрики: «Голову прочь!» — которыми принято было оповещать прохожих, что из окна будут немедленно выплеснуты нечистоты.
На сей раз дрогнули даже самые закаленные старожилы. «…Вся улица всполошилась, и люди высыпали к окнам, — рассказывает Шиллер в письме к Кернеру. — Сначала все вообразили, что пожар, и у дворца пришла в движение стража. «Что это? Что случилось?» — раздавалось со всех сторон. Тогда начали кричать, что это будет читать новый профессор».
Новый профессор — это он, Фридрих Шиллер.
С 1 января 1789 года Шиллер официально значится экстраординарным (внештатным) профессором истории Иенского университета.
И вот он в черной мантии и шапочке средневекового магистра следует через весь город за толпой своих слушателей «с таким ощущением», как признается он другу, «будто его гонят сквозь строй шпицрутенов».
Вступительная лекция Шиллера, привлекшая четыреста восемьдесят слушателей, более половины всех обучавшихся в те годы в Иене студентов, посвящена теме «В чем состоит изучение мировой истории и какова цель этого изучения».
Как и свой доклад в «Немецком обществе», Шиллер начинает ее с резкой критики филистеров от науки, реакционеров, которые в испуге перед смелой мыслью, перед новым словом «борются с ожесточением, с отчаянием, борются коварно, потому что, защищая систему школьных истин, они борются за свое существование». Для Шиллера к их числу принадлежат те, кто «ждет себе награды не от сокровищницы своего дела, а от внешнего признания, от почестей, от материального блага…».
Он противопоставляет им «философский ум», бесстрашного и неутомимого исследователя общества. Такой ученый не боится дыхания нового: «если даже новое явление в области природы, вновь открытый закон в физическом мире опрокидывают все его научные построения, то любовь к истине у него всегда сильнее, чем любовь к своей системе, и он охотно заменит прежнюю, полную недостатков систему новой, более совершенной».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});